Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Талантливый человек, погруженный в бездну познания, поневоле раздражен, капризен, когда дело не клеится или недооценивается. Подтолкни, помоги схватить момент решения; оцени, успокой ревность к интеллектуальному успеху других. Обнаружил равнодушие и лень — требуй положительного и соблюдения графика. Косырев знал в этом толк, поднаторел, но, конечно, упускал многое. Времени не хватало, и директор не надсмотрщик. Еще заграничные поездки. Машина двигалась, дисциплина неукоснительно соблюдалась, а в институте множились разговорчики, слухи, недовольства. Отношение к барокамере имела только часть сотрудников, а другие почувствовали себя, ну, оттесненными, что ли, от главного дела...

И вот случай с анонимкой, такого еще не бывало. Позор, позор.

Его вызвали и, доверяя вполне, передали синеватый стандартный конверт с подметной бумагой. Глаза побежали по машинописным строчкам. Так...

Началось с ординаторов, с кандидатского минимума по философии. С давних пор в институте подвизался некий доцент Бодров, Он старательно зарабатывал почасовые, ординаторы благополучно сдавали экзамены. Но слушателей последних лет уже не устраивали его примитивные откровения. Жалобы множились, и Косырев зашел на лекцию. Действительность превзошла ожидаемое. Лектор что-то бормотал под нос, время от времени не в лад словам размахивая руками, как летучая мышь крыльями. А редкая аудитория, используя помещение, жила своей жизнью — разговаривала, рисовала, читала. И если б не присутствие Косырева, многие бесцеремонно выходили бы по своим делам. «Коммунизм, социализм...» — бормотал лектор. Святые эти слова в его употреблении стирались до бессмыслицы, и философия — жизненная необходимость понять свое место в мире — превращалась в набор пустых фраз. Возмущенный Косырев потребовал отстранить Бодрова от преподавания. На очередном методсеминаре он произнес импровизированную речь, завершив ее тем соображением, что нельзя употреблять имя божие всуе, без большой надобности. Сопоставление якобы марксизма с религией и было положено в основу анонимного заявления в самую высокую инстанцию. Косыреву вменялось в вину и превышение прав, и отсутствие правильного подхода к кадрам, и кое-что похуже. В частности — будто он хаял атеистическую пропаганду. Не случайно хаял, видели его со снятой шапкой в церкви.

Что было, то было. Действительно ездил, сопровождая иностранную делегацию. Два попа, — он не знал их точного чина, но один был лоснящийся, жирный, наглый, а другой — худой и как бы одухотворенный, — вели службу, и верующие крестились, плакали. Он призадумался, правы ли те, кто считает религию неопасной. Откуда столько фанатиков? Перелистанные для сведения атеистические книжки оказались из рук вон примитивными или, напротив, слишком заумными, скрывавшими хилость мысли. О чем он, не стесняясь, сказал на методсеминаре. Не только дух, сама природа не может породить ни одного атома Вселенной. Что нового выдвигает наука против веры? Человеческая мысль через науку — непосредственную производительную силу — увеличивает свою активность. Не бог, а наш титанический труд призван господствовать над стихией. И молодежь, и все остальные слушали, развернулась дискуссия. Не о том, конечно, есть ли бог, а о сути религии.

Прочитав об этом, он только усмехнулся. Но в анонимке была и вторая часть, которая больно его кольнула. Намеки на неблаговидное поведение директора в личной жизни.

Пусть что угодно говорят о будущем семьи, а жена — незаменимая опора. Семья Косырева погибла. Как это страшно, когда близкие закрывают дверь в последний раз. Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!.. В тот год Наташа с Вовкой уехали в Красноводск. Осенью нет места сиротливее. Неродящая песчаная земля, холодный ветер из пустыни. Понадобилось везти в Москву, на операцию, Наташину сестру. Он соскучился и настоял, чтобы вернулись самолетом. Дома ждал обед, был куплен любимый женою торт, и никаких предчувствий. А в это самое время самолет упал в свинцовые воды Каспия, у дагестанских, осыпанных рафинадным снегом острых гор. Виноватые и осуждающие глаза Наташи, нежное тельце сына навсегда исчезли. Развеялось их сознание, их привязанность и любовь.

Тогда-то, после долгого отсутствия, и приехала Лёна Ореханова; она добывала все справки, ездила за венками. Строгая и отрешенная стояла рядом у могил, держала в промерзшей своей ладони его пылающую руку...

Давно это было, давно. А жгло всегда.