Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Что-то сзади заскрежетало, и оба повернулись. Но звук оборвался.

Гуси летели над крестами собора. По ребристому куполу перемещались две фигуры: одна с ведром, другая с кистями — ни цепи, ни веревки. Осторожно, подавая друг другу руки, люди уперлись ногами в загиб железной крыши, блеснули кожаные запятки валенок. Один, пониже ростом, глянул вниз и, приметив, видно, и «Волгу», и начальственную персону, с театральностью поклонился. Другой, длинный и худой, стоял навытяжку на самом краю, ветер трепал бороденку. Сергей приставил ко рту ладонь и крикнул:

— Дя-а-дя Петя!

Тот, что пониже, крестился широкими взмахами, но на зов пригляделся. И не ответив, резко нахлобучил треух. На удивление рыжий, не из лисы ли? Оба наверху принялись за дело; по ржавчине, по белым проплешинам грунтовки расползалось зеленое пятно... Косырев и Сергей обогнули храм.

— Кто такие, наверху? — спросил Косырев.

— Так, знакомые, — уклонился Сергей, но прибавил с непонятным раздражением:

— Регент местный, фанатик. И сын его, инвалид.

Он сбил шапку на затылок, прищурился вверх:

— И откуда только краску добыли? Нет в продаже зеленой эмали, точно знаю.

Странный парень. Но времени разбираться в его загадках не было. Еще и еще раз обвел он взглядом дали, запоминая подробности. Ну, хватит. Они спустились, повернули за угол... У ворот, перед некрашеным забором, качались голые ветви длинной березы. Проехавший скрепер еще тарахтел вдали, а желто-белая древесина уже залилась прозрачным соком.

— Ну, что поделаешь с таким народом, — голос Сергея задрожал. — Плакаты порасклеены, осторожнее. Нет, ободрали до сердцевины.

Он положил смуглую руку на шероховатый ствол березы, которая не знала, что обречена на гибель. Косырев мельком отметил особую слаженность руки, плоские концы пальцев.

В город возвращались другим путем, по асфальту набережной, вдоль шеренги голых лип. А раньше большая редкость — посадки. Но город наступал, лес и тайга пятились, тянуло и бензином, и тяжелой угольной гарью. Природа клонила живую силу перед иной, железной. «И будет медное небо». Нет, не вечна красота, потому и поражает до боли. И придется, придется создавать ее наново.

Они прикованно следили за мощными изгибами реки, которые послушно повторяли и асфальтовая дорога, и мчавшаяся машина... И вдруг Косырев схватил Сергея за плечо, ахнул.

Тот затормозил. Вдали, у таежной черты, одно выше другого стояли белые здания. Свободно, не тесня друг друга, как паруса, захватившие ветер. Бежала облачная стая, а внизу стремилась к далекому морю река.

— Предприятие Ломунова, — сказал Сергей. — Стекло и оптика, жилой комплекс.

Приятный ветерок, Косырев сбросил шапку. Лес там не трогали, и между зданий остались гиганты-кедры. В голосе Сергея почудилась зависть.

— Посидим?

Скамья стояла на краю откоса. Ах, рукотворное чудо, новая красота. Может, и Лёна видела. Сергей закурил, а ему не хотелось сбивать вольного дыхания.

— Работать бы там, — сказал он. — И жить.

Так мало одной жизни, так мало. Но Сергей понял по-своему и, выпустив дым, усмехнулся.

— Не обо мне ли? Мне-то, в общем, все равно.

— Как? — изумился Косырев.

Он закинул локоть на спинку скамьи, заново рассматривая молодого человека. Сергей глубоко затянулся и начал вроде неохотно. Но что-то тянуло его рассказывать.

Он был местный, речинский. Учился в Москве, в музыкальном суворовском. Пути их соприкоснулись, Косыреву приходилось видеть, как перед главным входом университета вышагивали в белых перчаточках, под барабанный бой, суворовцы. Готовились к параду на Красной площади... Прошло как во сне. Готовился в консерваторию, на военного дирижера, но сознательно бросил. Так, кое-какие способности, бесталанен. Потом трижды поступал на биологический. На медицинский — никогда! Медики жалкие люди, латают тришкин кафтан. Противоядие нечистотам, источникам болезней, заражению атмосферы — вот что нужно. Просто бредил тогда этим словом — противоядие... Поступал в разных городах, и все баллов не хватало. Понял наконец дурачок— чтобы другие прошли. Теперь он так вызубрил — не школьный, вузовский — учебник, что обязательно получилось бы. Но уже не знает зачем. Не хочется.

Отодвинувшись по дальнозоркости, Косырев обозревал игру переменчивого лица. Морщинки у переносицы, кто бы мог подумать.

— Отец что, погиб на Отечественной?

От такого вопроса Сергей дернулся, как от тока. Но спокойно ответил, что дело обычное, они с мамой всегда были один.