Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Рубли! Для галочки! Старпому! Немедленно! Прямо сюда! На палубу!

Мы выволокли из трюма сундук с рублями, сунули старпому ведомость.

— Ставьте галочку, старпом! Ставьте! Мы с вами в расчёте! Вы у нас больше не работаете! Уволены! Вот вам ваши рубли! Ставьте галочку!

— Ой, да что вы, сэр! — совсем потерялся Пахомыч. Он никогда не видел капитана в таком гневе, и мы наблюдали впервые. — Поверьте, сэр, я ничего такого… я же не против… а насчёт галочки, так это я…

— Галочки! — ревел капитан. — К чёртовой матери эту галочку! Вы уволены и списаны на берег.

— На какой же берег, сэр? — уныло толковал старпом. — Придём в Сингапур, тогда…

— Вот на этот самый, — приказывал Суер, — на этот, на котором ничего нет. Пускай теперь на нём будет списанный старпом! Давайте-давайте, не тяните! Считайте свои рубли, ставьте галочку и — долой…

Задыхаясь от гнева, Суер спустился в кают-компанию. С палубы слышно было, как он сильно булькнул горлом в недрах фрегата.

— Вермут! — догадался матрос Петров-Лодкин.

— Что ещё? — гневно переспросил старпом.

— Ах, извините, старп! Херес!

— То-то же, дубина! — в сердцах сказал Пахомыч, присел на корточки и стал считать деньги.

— Слез он на берег или нет? — послышалось из недр.

— Слезает, сэр, слезает, — крикнул я. — Сейчас досчитает до двух миллиардов.

— Галочку поставил?

— Ещё нет, сэр! Вот-вот поставит!

В недрах фрегата послышался орлиный клёкот, и новая эпилепсия капитанского гнева потрясла фрегат.

Один рубль тяжело на палубе шевельнулся, зацепил краешком вторую бумажку, третью… Некоторое время недосчитанные рубли неистово толкались, наползали друг на друга, обволакивали, тёрлись друг о друга с хрустом, складывались в пачки и рассыпались и вдруг сорвались с места и взрывом охватили мачты.

— Ставьте же скорее галку, старп! Скорее галку! — орал Петров-Лодкин.

Старпом, задыхаясь, дёргал гусиным пером и никак не мог попасть своей галочкой в нужную графу.

— Помоги же! — умолял он меня.

Я содрал с него двенадцать процентов и сунул какую-то галку в графу.

— Всё в порядке, сэр! — крикнул я. — Галочку поставили!

— Вон! — проревел Суер, и порыв капитанского гнева вынес нашего Пахомыча на остров, на котором до этого совершенно ничего не было.

Жёсткие судороги капитанского гнева по-прежнему сотрясали корабль, хотя Пахомыча уже не было на борту.

Понимая, что порыв угасает, мы всё-таки опасались новых приступов и все, кроме вахтенных, расползлись по своим каютам.

Я спрятался за хром-срам-штевень, наблюдая за Пахомычем.

Старпом прохаживался по острову, на котором совершенно ничего не было. Растерянно как-то и близоруко бродил он с матросским сундучком в руке. В сундучке лежало его жалованье и полный расчёт.

— Эгей! — крикнул я.

— Эй! — отозвался старпом.

— Ну что там, на острове-то?

— А ничего, — отвечал старпом. — Ничего нету.

— Неужели совсем ничего?

— Да вроде ничего… Как-то непонятно, не по-людски…

— Ну может, хоть что-нибудь там есть?

— Да пока ничего не видно, — отвечал Пахомыч.

— Ну а то, на чём вы стоите, что это такое? Не земля ли?

— Чёрт его знает, — отвечал старпом. — Вроде не земля… такое какое-то… ничто.

— Может, песок или торф?

— Да что ты говоришь, — обиделся Пахомыч, — какой песок? Ни черта тут нету.

— Ну а воздух-то там есть? — спросил я.

— Какой ещё воздух?

— Ну, которым ты дышишь, старый хрен!

— Дышу?… Не знаю, не чувствую… кажется, и не дышу даже, во всяком случае, воздуха-то не видать.

— Эва, удивил, — вмешался неожиданно мичман Хренов, который, оказывается, сидя в бочке, прислушивался к разговору. — Воздуха нигде не видать. Он же прозрачный. Отвечайте толком, есть там воздух или нет?

— Нету, — твёрдо решил старпом, — и воздуха нету.

— Ну уж это тогда вообще, — сказал лоцман Кацман. — Заслали нашего старпома… Эй, Пахомыч, да может, там где-нибудь пивной бар или бренди продают?

— Да нету ничего, — уныло отвечал старпом. — Главное — денег до хрена, а тратить не на что. Я уж хотел было где-нибудь сушек купить или сухарей, а ничего нигде нету.

— Пустота, значит, — сказал Хренов.

— И пустоты вроде нету, — отвечал Пахомыч.

— Натура абхоррет вакуум, — сказал Кацман. — Природа не терпит пустоты.