Роберто Савиано - Пираньи Неаполя

– Путь Карлито идет собирать деньги для Рогипнола. Поэтому какое-то время он будет без прикрытия. – Николас помолчал и посмотрел на Бисквита в зеркало заднего вида. – Что, обосрался? Боишься покойников, а, Бисквит?! Так и скажи! Если боишься, найдем другое решение.

– Нет, не обосрался, – ответил Бисквит.

– Что?

– Говорю, не обосрался!

– Что? Не слышу!

– НЕ ОБОСРАЛСЯ!!!

Не снижая скорости, Николас вернулся в правый ряд и поехал к дому Бисквита.

Уравнение было решено.

Со дня переезда Крещенцо Рогипнол не выходил из дома. Жена попрекала его этим заточением, ведь он обещал, что все будет по-другому. Но Рогипнол боялся. Очень. Можно даже сказать, испытывал ужас. Пытался побороть страх таблетками, но потом тормозил еще больше, и Маддалена злилась. Замкнутый круг, находясь в котором, Крещенцо тем не менее управлял районом, контролировал точки сбыта, перекрывал кислород парням Мараджи. Он мечтал уничтожить их. Подавить это желание было труднее всего. Никаких смертей, сказал Котяра. Рогипнолу пришлось согласиться. Армия Рогипнола – верная, мощная – была разбросана. Ей приходилось управлять и сдерживать, два вида действия, которые в периоды застоя, подобные этому, могут плохо стыковаться и провоцировать трения. И даже раскол в рядах.

Приблизительно так понимал ситуацию Бисквит, стоявший у той же стены, где совсем недавно они наблюдали переезд Мадонны Помпейской. Правда, он осмысливал ситуацию категорией “что за фигня”. Почему Рогипнол, который считает себя королем, позволяет Карлито, своему слуге, отсутствовать два часа кряду? Неужели столько времени нужно, чтобы забрать дань из зала игровых автоматов? Тот, кто управляет всеми точками сбыта и приписывает себе чужие трупы, доверяет юнцу, Мелюзге, покупать продукты и оплачивать счета? Возможно, сделал вывод Бисквит, Рогипнол заслужил смерть, потому что не умеет командовать, растерял авторитет. И Бисквит очень этой мыслью гордился.

На другой день он приехал в Форчеллу и припарковал скутер, одолженный Чупа-Чупсом, неподалеку от того входа церкви Святой Марии Египетской, что выходит на Корсо-Умберто. Он подумал: церковь. Он подумал: святые. Он подумал: Мадонна. Он подумал: младенец Иисус. Он подумал: а вдруг? Там получают помощь, там, внутри, дают обеты, там, внутри, ищут поддержку, и робко вошел. Эту церковь он знал, если можно так сказать. Как и все, он привык к золоту, к роскоши и обилию декора: его друзья из Скампии так и воспринимали Неаполь – церкви, дворцы, серые и пепельные всполохи вулканического туфа. Красота, которая остается лишь красотой. Красота, смешанная со святостью, надеждой, чудом. За чудом Бисквит вошел в церковь – в поиске святого, святой, Мадонны, собеседника. Его поразили сюжеты и краски, театральные жесты мясистых рук, лазурь и золото, лики благочестия и мученичества. Он попробовал обратиться к Мадонне или, лучше сказать, к мадоннам, но слова не шли, он не знал, с чего начать. “Мадонна, помоги паранце…” – сказал он, глядя снизу вверх на прекрасную фигуру, дышавшую свежестью. Не пошло. Он отменил молитву, чувствуя такую недосягаемость, к какой надо идти терпеливо, постепенно. Поискал глазами какого-нибудь святого, знакомого святого, но безрезультатно. Узнаваем был только младенец Иисус на руках у мадонн и святых. Провожая глазами лучи, проникавшие через купол и большие окна, он выбрал младенца Иисуса, который чем-то был на него похож, хотя Бисквит ни за что не признался бы в этом. Он поправил майку, пощупал пистолет в шортах, пригладил волосы. Покосился на двух старушек, которые молились, преклонив на скамью колени. Но они не обращали на него никакого внимания. Бисквит вдохновился покоем, волшебным образом окутавшим пространство церкви, словно защищая ее от мира, который снаружи давал о себе знать гулом дорожного движения.

– Иисус, – попробовал сказать Бисквит и повторил: – Иисус!

Он вспомнил, что надо молитвенно сложить руки, но они не соединялись, ладонь не склеивалась с ладонью, зависала в воздухе.

– Иисус, Сан-Чиро, Сан-Доменико, Сан-Франческо, сделайте так, чтобы я поднялся к этой сволочи и эта сволочь ушла прочь, чтобы я сказал: “Убирайся!” – и он ушел.

Бисквит понимал, что это невозможно: убегающий Рогипнол, за ним – Толстожопая. На самом деле молитва была о том, чтобы чаша миновала его. Он вошел в церковь с надеждой на чудо: пусть “Desert Eagle” [54] “Desert Eagle” – самозарядный пистолет крупного калибра. , спрятанный у него в штанах, там и останется и все решится словами. Слова, если захотят, если смогут, перевернут мир. Ведь поэтому и молятся, правда? Верят в силу слов? И тогда ему пришла в голову другая мысль.