Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Шутил он тихо, вполголоса. Не приведи Господь если это происходило на уроке. От одной тихой реплики класс выпадал в осадок. Остановиться было нельзя. Впрочем, учителя уже знали — это Горлов «прорезался» и двойки по поведению нам не ставили. Как, впрочем, и ему.

Один случай запечатлелся в моей памяти навсегда.

Для начала — немного предыстории. На первой парте в моем ряду сидела девочка по имени Нана. Она жила театром. Она бредила театром. Нана была умницей. Театр стал для нее не прихотью, а первой и страстной любовью. Вместе с подругой Галей из параллельного десятого она собиралась поступать в театральный институт. Пробуя силы в актерском мастерстве и режиссуре, Нана и Галя решили подготовить литературный вечер для старших классов.

Программа держалась в строжайшей тайне. Мы ждали вечера, потому что эти девочки были одержимыми. Сделать посредственную программу они не смогли бы при всем желании.

И вот настал день. Занятия закончились. До наступления темноты в школе было тихо. За час до начала пришли Нана и Галя. Позже подтянулись другие «артисты». Я с двумя приятелями, тоже пришедшими заранее, был допущен в актовый зал, чтобы расставить стулья. Потом Нана нас выгнала — они готовились.

Обратно в зал мы зашли вместе со всеми. Зал набился под завязку. Стульев не хватило, мы побежали за новой партией. Постепенно все расселись. Директор и учителя заняли первый ряд.

Шум стих. Действо началось. Что читала Галя, я не помню. Кто выступал после нее, не помню тоже. Народ шушукался, устав.

И тут — погас свет и загорелись свечи. На сцену вышла Нана, бледная, в белом, и тихим голосом, на грани шепота, начала читать «Соловья и Розу».

Хрупкая беззащитная девочка в белом платье читала так, что уже после первой фразы зал сглох. Это было волшебство. Нана растворилась в воздухе. Остались лишь колеблющееся пламя свеч и ее неземной голос.

Чистый и наивный Соловей любил красивую бездушную Розу. Роза оставалась холодна. Она не умела любить. Соловей пожертвовал всем, что у него было — ради нее. Ради Любви. Прильнув маленьким пылким сердцем к острому шипу, он отдал Розе свою кровь и вместе с кровью — Жизнь.

Я не мог ничего видеть. Огоньки свеч преломлялись в моих слезах. Я боялся вздохнуть. Мне казалось, что звук моего дыхания разрушит эту звенящую тишину, в которой имеет право жить только он один — одинокий, страстный, страдающий девичий голос.

Соловей умер. Нана замолчала. Тишина в зале стала невыносимой и осязаемой. Через несколько мгновений она неминуемо должна была разразиться шквалом аплодисментов.

И тут Юра Горлов очень тихо сказал — нет, выдохнул! — всего два слова:

— Разжалобила, блядь!

В следующий миг абсолютная тишина сменилась ударом гомерического хохота.

То был не смех — истерика. Инстинктивная неконтролируемая защитная реакция. Психологам известна феноменальная реакция публики, когда после длительной эмоциональной подготовки, на пике единения аудитории, в момент кульминации, установку моментально — рывком — меняют на диаметрально противоположную.

Вынести такое невозможно. Меня трясло. Я ржал так, что упал со стула. И я был не один. Педагогический коллектив понимал, что смеяться нельзя. Но опять же — ржали все. Хохот был подобен реву публики в последний момент боя гладиаторов. Бедная Нана в смятении скрылась за занавесом. Дергаясь в конвульсиях на полу, из необычного ракурса, как будто в замедленной съемке я видел, как вибрирующий всем телом военрук Натан Семенович вытаскивал Горлова из зала, держа его за воротник.

Горлов дергался не потому, что смеялся. Нет! Великие комики не смеются над своими репризами. Рука Натана Семеновича ходила ходуном от хохота, и Юра в резонанс повторял движения влекущей его руки.

Последний раз я видел Юру в троллейбусе лет пятнадцать назад. Он работал не то токарем, не то слесарем на оборонном заводе. Про Нану слышал, что закончила строительный институт. Галя училась в Германии на переводчика.

Какой вышел из Юры Горлова слесарь, я не знаю. Он мог стать неповторимым Юрием Горловым, которого знает вся страна.

Несимметричный Триптих

Там, где вечернее июльское небо смыкается с пеленой камыша. Там, где запах мёда плывет над поймой. Там, где ряска, где цветущая вода, где ты — только часть окружающего...

Войди в воду. Вот она, древняя плоскодонка с облупившейся краской — всего в двух шагах.