Леонид Лушников - След заката

— Это уж точно!

Умолкли на время, пока Петр Семенович выжимал остатки водки из бутылки по стаканам, следя за каплями и шевеля в счете губами. Матвей Егорович переваривал новости, просветленно смотрел на текучие воды, на гусей, пасшихся на прибрежной луговине, ждал, когда хмель войдет в кровь и притушит в суставах нудную боль. «Водка ныне пошла хреновая! — досадливо скакали мысли. — Ни в голове — ни в ж… Прости, господи! Разбавляют».

Самохваловская старуха на задах зазывала козу:

— Манюшка, Манюнька! Вот, зараза!.. Где ж тя искать-то?

— Давай, Матвей, по последней граммульке, — с сожалением выдохнул Березин, бережно поднося стакан к губам.

— Последняя у попа жена. Припрятан еще чирик…

— Молоток! А ноне попы по чужим бабам шастают.

Балагурили о разном долго и закусывали медленно.

Петр Семенович, основательно пережевывая пирог, запеченный на поду из судака вместе с хребтиной и плавниками, выплевывал ребрины на землю, где их тут же подбирал большой рыжий кот, хрустел косточками, поуркивая от удовольствия. Матвей Егорович по-прежнему налегал на грузди. И после распитой четвертинки на песняка не тянуло. Значит, трезвехоньки, как после причастия. Не сговариваясь, думали о том, где бы еще поднажиться выпивкой. Такова уж русская натура. Оживились они малость, когда за речкой, на зазеленевшем Сталинском бугре, где когда-то красовался портрет вождя, выложенный из разноцветного плитняка и загубленный хрущевскими активистами, выполз с гармошкой двойной желтый «Икарус» и покатился под горку к железнодорожному переезду.

— Рейсовый идет, — бодро проговорил Матвей Егорович. — Может, кто из нашенских с пивком?! Старые стали и не забирает…

— Кто?

— Да водка…

— Да-а-а. Раньше сучка тяпнешь и глаза вразбег. Нет, не остановилась кишка. Пойду до дому, баню посмотрю. А то уж прогорело в топке. Трубу закрывать пора. А вон и Анна! Вовремя управились… Ты, ежели что, крикни. — Петр Семенович бодро поднялся, но какая-то сила качнула его. — Ого! И вправду с задержкой, как мина!

Выкидывая ногу с протезом, как гусак, Березин неуверенно направился к дому, душевно удовлетворенный. Возле ворот он перевел дух, оглянулся на яр, по которому медленно шли Анна Ветрова и Марфа Трифонова, судачившие о чем-то своем, бабьем, и не заметившие Березина. Ветров поспешно прибирал следы былого пиршества, глядя на то, как ветер трепал концы бабьих косынок, шалил с подолами длинных юбок. За ними медленно поднимался от реки уставший Трифонов с пилой на плече, вытирал ветошью лицо свободной рукой. Петр Семенович, шагая по огороду к бане, радовался: «Прошляпила ты, Анка, нашу встречу с Матвеем. Успели разговеться!..» От притихшей старицы клубился бело-черный дым, вызывая кашель, сглаживая приятность.

— Опять старые лодки жгут! — ворчал он. — Сколь говорено… Дак приедет Колька или нет?! — мысли неожиданно перескочили на другое. На телеграмму ни ответа, ни привета. Оторванный мужик!

Баня в самый раз поспела. Петр Семенович слегка прикрыл трубу, обдал каменку квасным взваром и выскочил вместе с волной пахучего жара в предбанник.

— Ух, разогрелась! — пот прошиб до ручьев, пока шагал к дому. На стук деда из окошка высунулся Сашка.

— Чего, дед?

— Дуй, некрут, в баню! Я уж последним… после баб. Да ребятню не вздумай с собой брать. Угорят!.. Баня — зверь!..

В калитку заглянула Машка Зыкова, еще больше раздобревшая. Петр Семенович в это время закуривал на крылечке. Увидев буфетчицу, оживился.

— На ловца и зверь бежит!

— Здорово, старый! Все ерохоришься. Вот телеграмма от Кольки. Простите! Николая Петровича!..

— О-о-о, едет! — Березин перевернул телеграмму. — Вчера же пришла?! Гони за просрочку чирик…

— Я что, почтальонша?! — взвилась Мария. — А этого не хочешь? — Она чуть-чуть приподняла и без того короткую юбчонку, круто обтягивающую ее квадратный зад, вразвалку вышла со двора.

— Шалава! — выкрикнул он досадливо вослед. — Корова! — Восходя на крыльцо, оглянулся на прогон, не показались ли бабы. Телеграмма грела и успокаивала больше, чем распитая бутылка.

В третьей декаде апреля секретарь по промышленности Междуреченского обкома партии Николай Петрович Березин получил сообщение от отца о том, что его любимый племяш, старший сын Зои Березиной Сашка, призывается на службу в Советскую Армию сразу же после майских праздников. Телеграмма застала Березина в вестибюле обкомовской гостиницы, где он проживал на правах холостяка уже третий год в двухместном номере, не желая переезжать в предоставленную ему квартиру только из-за того, что самому придется обихаживать жилище. А тут все услуги и свобода.