Леонид Лушников - След заката

— Не справлюсь я с таким делом, Анвар Галимзянович! Одно дело — железка, а другое — промышленность всего района, которая на ладан дышит… Ну и грамота-то у меня не весть какая…

Назаров недовольно поджал губы, проговорил, думая о том, что другой бы по-волчьи ухватился за такое предложение. «Его и надо рекомендовать на промышленность».

— Ну это не беда, что грамоты нет. Пошлем тебя по-первой в областную партшколу, там поднатаскаешься, а уж потом на бюро вынесем. Ну, ладно, Алексей. Думаю, что мы договорились. А?

Алексей уехал из Яра расстроенный. «А ведь пошлют учиться, как пить дать! — думал он. — Потом на бюро и тяни лямку… А вдруг откроется мое прошлое?! И снова небо в клеточку…»

Он рассеянно следил за дорогой. Разные мысли скакали впереди голубого капота москвичонка. Ругал себя за то, что в который уж раз суется с предложениями.

Утром Алексей проснулся вроде бы посвежевший, но разговор с первым секретарем райкома партии вновь вернулся и преследовал его целый день. «Смотаться, что ли, куда? — толкалась назойливая мысль. — А куда?! Партия не Яма… Сам от себя не сбежишь! Да и семья…»

Так вот просто уж в который раз в его жизнь вмешивается удивительное везение. Лети в гору! Вот он, простор!.. Но старый груз, уже давно покрывшийся пеплом, как и голова, все еще тянет назад, как будто старается повернуть течение жизни к тому страшному прошлому. Так невидимая глазу закрепощенность мешает жизни, затеняет сердце, словно туча солнце. И в минуты раздумий о прошлом, висевшем жестким ярмом, становится тревожно за близких. С таким тяжелым наследством трудно жить! Только поднимись на вершину, как тут же начнут копаться…

Через неделю, к вечеру во двор Березиных вошли Боровой и Трифонов и вызвали из избы Алексея. Тот вышел на крыльцо и, сразу же приметив сияющие лица мужиков, спросил:

— Червонец нашли?

— Червонец да золотой, Алешка! — загудел Трифонов, выставляя на приступок что-то завернутое в мешковину.

— Чего это?!

— Ловкость рук и никакого мошенства! Оп!.. — Боровой сдернул мешковину театральным жестом, словно с памятника. — Оп-а-а!

Открылась узорчатая поверхность розоватой доски, отшлифованная до блеска, играющая завораживающим каким-то небесным светом, хотя сумерки уже легли на землю. Последний лучик солнца играл зайчиками, постепенно затухая в закате.

— Вот это да-а-а! — только и смог вымолвить Алексей, любуясь необычной красотой фактуры дерева. — Из топляка?! — осенило его.

— Из него-о-о! — Трифонов присел на приступок, гладил доску нежно, словно бабу, продолжал рассказывать: — Выловили мы девять стволов. Скользкие, заразы! Целый день вошкались у старой запани.

— А чем же вы их вытаскивали?

— Митька кран добыл на заводе, а я нырял. Ночью распустили втихую, подсушили малость и вот. В печи, конечно, хуже. Вот если бы на воле годик-два. Тогда фактура еще бы лучше играла! — Трифонов пучил глаза, Боровой молча покуривал.

— Ну, а дальше что? — спросил Алексей.

— А дальше! — встрял в разговор Боровой. — Летом, как спадет вода, очистим старую запань. Там сплошная лиственница… Из девяти топляков шесть лиственниц, два кедра и одна береза. Кедра-то не стало в наших краях лет семьдесят назад. Вот и считай, сколько времени лежит этот клад! И мебелишку наладим выпускать…

— Не боитесь? — тихо спросил Алексей. — Назаров не советует. Говорит, опасно. Привлекут…

— За что?! — резко выкрикнул Трифонов. — Бросовый лес! Пошли они все! Ладно!.. Давай обмоем почин!

У меня в доме пусто…

— Не боись. Не с пустыми руками притопали…

Пока женщины снаряжали стол, Петр Семенович не переставал любоваться доской, крутился, прихрамывая, причмокивал.

— Ох! Раскрасавица!..

Алексей, расчесываясь у большого трюмо, думал: «Сейчас фоловать начнут в долю. Соглашусь, чтобы не злить мужиков».

— Хватит марафет наводить! — смеясь проговорила Зоя, неся на блюде пельмени с грибами. Широкий кружевной подол юбки вился меж полных ног.

Трифонов, старательно разливавший самогон, добытый у старого знакомого, запросто дотягиваясь длинными клешнятыми руками до противоположного края стола, где стоял стакан Борового, мельком глянул на коричневую ложбинку груди нагнувшейся над столом Зои и плеснул мимо стакана.

— Гляди, куда льешь! — выкрикнул раздраженно Петр Семенович, всегда ценивший каждую каплю. — Ноне на вес золота водяра!

Трифонов поправился, ухмыльнувшись, разгладил усы и, боченясь, словно кочет, проговорил: