Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

– Ты где?

– Вот, выхожу со спектакля.

– Почему выходишь? Почему не подошла к нам?

– Я пыталась, но никого из вас не нашла.

– Странно… Ну как тебе?

– Знаешь, очень необычно. Конечно, я понимаю, что все это такой стеб… Но как-то пока это поймешь, кажется что это вообще не ты сделал.

Тут Диденко начинает что-то подозревать.

– Подожди, ты точно была на моем спектакле? «Беги, Алиса, беги»?

– Нет, не Алиса… Сейчас скажу он называется – «Высоцкий В.С.»

– !!!??? Ты с ума сошла?! Куда тебя занесло?!

История вышла простая. Ингеборга перепутала входы и зашла не справа – вход в театр на Таганке, а слева – вход в Содружество. Подошла к окошку администратора – там увидели звезду и очень обрадовались. Название спектакля актриса, конечно, не помнила. Просто сказала – Дапкунайте. На Высоцкого. «Ну, разумеется», – радостно ответил администратор, и выписал лучшее место. Программки, обычно, приглашенные не покупают. А потому Ингеборга смотрела спектакль в полной уверенности, что это постановка Диденко. Сначала было недоумение. Потом мелькнула мысль: это такой изощренный стеб. Но недоумение все-таки возобладало. И все-таки, в какой-то момент она поверила!

3 ноября 2013 года в нашем театре «Школа современной пьесы» возник пожар. Сначала казалось, что это просто дымок идет из-под кровли. Но вот уже приехали пожарные машины, расчет за расчетом, а пожар все никак не утихал. Старинный особняк заливали пеной, крыша рухнула, и стало понятно, что театр сильно пострадал.

Артисты и сотрудники приехали в первые же минуты. Самоотверженно кидались в те участки здания, которые не были охвачены огнем и выносили все, что можно было спасти – костюмы, реквизит, документы. В какой-то момент ко мне подскочил пожарный с увесистым свертком в руках.

– Деньги! Мне удалось спасти наличность! – взволнованно говорил он.

Я обмер: наличных денег в государственном театре быть не должно. Наличные поступают только в кассу, где их прячут в сейф, а затем сдают в казначейство.

Я взял у него из рук сверток: там были бутафорские купюры – рубли, доллары, евро – которые мы использовали в спектаклях. Очень качественно напечатанные. Очень крупная сумма.

Я уже года полтора работал в «Современнике». Вышли премьеры «Погода на завтра», «А поутру они проснулись». Мне предложили на телевидении снять видеоверсию спектакля «Из записок Лопатина». Это был значительный рывок: в то время съемка для кино и телевидения была невероятно престижным и доходным делом. Снимала студия «Экран» на самую качественную и дорогую по тем временам цветную пленку «Кодак». Заключили договор, в котором я был назван кинорежиссером, назначили большой гонорар. Я серьезно подготовился – начитался Федерико Феллини, других великих мастеров кинематографа. Написал подробный сценарно-монтажный план, вместе с операторами рисовал раскадровку и так далее.

Первый съемочный день. Павильон. Снимаю сцену приезда Лопатина в Ташкент. Художник Давид Боровский сделал такую почтовую телегу, где все спрессовано – вещи, реквизит, люди. В телеге сидит Любовь Ивановна Добржанская. В сцене также заняты Валентин Гафт, Марина Неелова, Андрей Мягков. Естественно, мне понятно, что надо делать – эти же артисты играют и в моем спектакле. Я объясняю оператору, как двигается камера, где будет укрупнение плана. Обо всем договариваемся. Репетируем один раз без камеры. Все хорошо, нормально. Захожу за спину к оператору. Пауза. Ничего не происходит. Ничего не понимаю! Почему не начинают снимать?

Вдруг, хитро улыбаясь, из телеги выходит Валентин Иосифович Гафт, отводит в сторону и почти шепчет:

– Старик… Это тебе не театр. Это, бля, кино. Ты должен громко крикнуть: «Тишина на площадке. Мотор!!!» Тебе ответят: «Есть мотор!» Ты должен крикнуть: «Камера!» Оператор в ответ: «Пошла камера!» Ты: «Начали!» Понял?

Я все это прокричал и стал кинорежиссером.

Мы с дочерью Машей и ее мужем Лешей поехали на Авиньонский театральный фестиваль. Перед этим заехали в Париж на три дня и дали друг другу слово, что не будем заходить ни в один магазин. Только музеи. Действительно, мы побывали на самых интересных выставках и экспозициях, о которых заранее разузнал Леша. Ходили с раннего утра до ночи. И при том, что мне очень хотелось купить какую-нибудь парижскую рубашку, я выполнял обещание и на манящие витрины магазинов даже не заглядывал. И вот, когда мы в очередной раз перебегали из одного музея в другой, внезапно что-то попало Маше в глаз. Леша стал искать салфетку, Маша присела на какую-то скамеечку. И я понял, что наступила неожиданная пауза. Оглянулся. За Машиной спиной увидел витрину магазина, на котором висел грандиозный пиджак. Я сообразил, что у меня есть 2-3 минуты, пока Леша и Маша заняты извлечением из глаза соринки, и влетел в магазин. Показал на витрину. И хотя говорил почти по-русски, они все поняли. Очень быстро сняли пиджак с манекена и, переглянувшись, сильно снизили цену. Я заплатил, тут же оторвал бирку и надел его на себя. Вышел в новом пиджаке, чего мои дети даже не заметили. Соринку вынули, мы ломанулись еще в какой-то музей, а затем в отель, чтобы собраться и уехать из Парижа в Авиньон на поезде. Когда поезд уже набрал ход, стали пить кофе, я решил все-таки похвалиться пиджачком. Но тут с ужасом сообразил, что чемодан-то я взял, а пиджак остался на вешалке в номере гостиницы. Горе мое было безмерным. Маша тут же позвонила на лобби отеля, объяснила ситуацию. Через некоторое время администратор перезвонил и сообщил, что все нормально: пиджак сохранен и убран в надежное место. В Авиньоне все шло своим чередом. Мы смотрели спектакли, встречались с разными людьми. В том числе и с главным режиссером Пермского театра Борей Мильграмом, который торопился в Париж. Из Парижа он должен был лететь в Москву, а оттуда к себе в Пермь. Я обрадовался оказии: