Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

В возрасте шестнадцати лет я был зачислен на отделение украiньськоi драмы Харьковского театрального института. Так получилось, что на эту «драму» по конкурсу не прошел ни один украинец. Среди студентов отделения числились трое-четверо русских и пять-шесть евреев. Тогдашний министр культуры Украины Бабийчук был сильно этим недоволен и распорядился набор отменить. Про него ходил анекдот, что Украину за последние несколько десятилетий постигли две трагедии – Бабий Яр и БабийЧук.

Для меня ситуация складывалась совсем не анекдотично: театральное будущее оказалось под угрозой. Вернувшись в Одессу и размышляя, куда податься, случайно наткнулся на объявление: «Одесскому ТЮЗу срочно требуется артист. Размер 48».

У меня был сорок шестой размер, но я смело отправился в ТЮЗ и на служебном входе сообщил, что пришел по объявлению. Меня встретила режиссер Мария Исаевна Каменецкая. Я готовился читать стихотворение или отрывок из прозы, но режиссер со словами «Сейчас проверим» прямиком повела меня в костюмерный цех. На меня стали надевать разные брюки, пиджаки и даже фуражки. Все было велико. Подошли только сапоги и серебряные сандалии, в которых я потом играл инопланетянина в спектакле «Вовка на планете Ялмез». Ялмез – то Земля наоборот.

И на всех этих рубашках-брюках-пиджаках химическим карандашом написано: Коля Губенко. Оказалось, летом во время отпуска артист Коля Губенко, впоследствии народный артист России, режиссер, сценарист и последний министр культуры СССР, уехал в Москву и поступил во ВГИК. А сезон надо было открывать… И не шить же заново костюмы!

Так без всякого образования я стал артистом. Через много-много лет, уже пройдя ГИТИС и «Современник», начал работать по приглашению Юрия Петровича Любимова на Таганке, и как-то рассказал все это Николаю Николаевичу Губенко. Мне показалось, что он слушал с ностальгией. Было чувство, что в тот момент он захотел вернуться в Одесский ТЮЗ и начать все сначала. Тогда я его не понимал. Теперь понимаю.

Анатолий Борисович Чубайс со своей женой Дуней Смирновой приехали в Одессу. Повели их на Привоз. Идем. Конец мая, начало июня. Фруктовые ряды завалены клубникой. Покупателей почти нет – только продавцы. Дуня прошла вперед, а мы идем вдоль рядов. Чубайс читает все таблички. «Самая экологически чистая клубника». «Самая свежая клубника». «Самая сочная клубника». «Самая крупная клубника». Наконец, на одной табличке написано: «Самая сладкая клубника».

– Пробуйте! – агитирует продавщица. У меня самая сладкая клубника!

Чубайс берет в руки ягоду, протирает ее тщательно, пробует…

Потом говорит – не продавщице, а мне:

– Ну, не такая уж и сладкая, обычная клубника.

И идет дальше.

Продавщица – тоже не ему, а мне – с таким подчеркнутым сожалением отвечает:

– У вашего товарища трудная жизнь.

Продолжение одесской темы. В городе помимо Чубайса собираются еще несколько бизнесменов, которые входят в попечительский совет театра «Школа современной пьесы». Для них организована экскурсия. Приглашена лучший экскурсовод. Предоставлен микроавтобус, видимо, из какого-то губернаторского парка – с занавесками на окнах. Занавески никак не хотят отдергиваться – их раздвигают, а они от движения автобуса сдвигаются. Убираешь наверх, а они падают – автомобиль лихо подскакивает на одесских дорогах. Началось движение по Приморскому бульвару. Гид приступила к рассказу. Микрофон трещал, хрипел и, наконец, вырубился. Экскурсовод его отложила и продолжила рассказ без технических средств. Анатолий Чубайс, наконец, не выдержал:

– Вы знаете, как-то плохо слышно.

На что она без паузы, показывая на окошки, с закрывшимися занавесками, сказала:

– Подождите, скоро еще будет плохо видно!

Раннее летнее утро. Тихо. Ясно. Будет жаркий день. В наш двор входит соседка из другого двора, располагается под чьим-то балконом и кричит: