Сергей Юрский - Провокация - Театр Игоря Вацетиса

Фактически каждая моя вещица – это пазл – разбитая на кусочки картинка, которую зрителю или читателю предлагается собрать самому. И тогда получится пейзаж, а в нем люди, которые живут своей жизнью. Но зрителям (и читателям) лень что-то там собирать. Они отвыкли. Этот бифштекс жестковат, хотелось бы чего помягче. Хорошее выражение в сегодняшнем сленге – «без башни»! Вот именно. Ноги, руки есть, все члены работают, даже и голова (вроде!) есть – голова, но… не башня! А там-то в башне весь смысл.

Я не в упрек, я только в сожаление. Я ведь и сам пишу – без башни! Честно признаюсь. Это факт. Никакой начальной идеи. Слово, потом фраза, потом маленький кусочек диалога, из него мелькнула жизнь. Потом другой фрагмент. А уже потом, когда написано слово «конец», понимаешь, что вся эта неразбериха сама склеилась, части сами сошлись, как куски красной свитки в гоголевской «Сорочинской ярмарке».

Я сказал моему интервьюеру: «Алеша, сними галстук, сними пиджак, расстегни верхнюю пуговицу рубашки, чтоб не давила. Жарко же! Закрой блокнот. Пойдем в хорошее кафе, тут рядом, в садике. Посидим с тобой, выпьем, перекусим, и ты мне расскажешь, как там у нас на сегодня дела. Что говорят? Есть ли новые анекдоты? А потом ты пойдешь, погуляешь по Хельсинки, а я тебе напишу ответ на твой первый вопрос. Вот такое будет интервью».

Я и написал. Не с пустыми же руками возвращаться человеку из командировки.

Послесловие Дмитрия Быкова Нередко мне приходилось слышать, что артист должен быть глуп. Этот ни на чем не основанный предрассудок весьма распространен, и причина тут, должно быть, в качестве драматургического материала. Если артист умен, ему ужасно трудно играть ерунду. А хороших пьес на свете мало – это проблема не только русская, но общемировая. А если артист вдобавок тяготеет к трагифарсу, гротеску, абсурду, если классический репертуар ему тесен, а шекспировских шутов сыграть не привелось – ему вообще некуда податься. Хороших – и вдобавок понятных обычному зрителю – абсурдистских пьес на русской сцене дай Бог десяток, ладно, два десятка, уговорили, три. Все равно, кроме нескольких шедевров Мрожека, Беккета и, разумеется, Ионеско, ничего вы не вспомните. В отечественной традиции есть Хармс, Введенский, кое-что у Садур, несколько замечательных опытов Петрушевской – и все, пожалуй.

Сверхзадача Вацетиса, как мне кажется, – сделать русскому театру европейскую, абсурдистскую, гротескную прививку, добавить в пресноватый традиционный реализм необходимый элемент провокации, эпатажа, риска – словом, сыграть на опережение.

В девяностых театральную Москву восхитили переведенные и поставленные Юрским «Стулья» – они с Натальей Теняковой замечательно сыграли старика и старуху, спектакль был изысканный, но в лучшем смысле слова понятный. Многие недоумевали: чего такого было в этом Ионеско, что он оставался полузапрещен? Не сложней Метерлинка… За «Стульями» последовала трагедия «Король умирает» – ее Юрский играл по-французски, это было сильное, страшное, беспощадное зрелище. Лицедейский его дар тут реализовывался полно и свободно – никто не загонял его в рамки консервативной эстетики: Юрский отрывался. Но репертуар истощился, и тут как нельзя кстати оказался Игорь Вацетис с сюрреалистическими драмами на отечественном материале.

Почему у нас не прививается сюрреализм – отдельная тема: потому, вероятно, что самая реальность чересчур сюрреальна, и добавлять в нее перцу – значит отбивать у зрителя вкус. Поставь спектакль с натуры – будет сюр почище Ионеско. «Докудрама», собственно, это уже и доказала. Вацетису пришлось проделать титаническую работу, чтобы не переборщить: он не тщится переиродить Ирода, он всего лишь точен, он не утратил способности удивляться родному абсурду и даже любоваться им: дело в том, что он очень молодой человек. Младше Юрского лет этак на сорок. Интересно, что и Синявский уверенно называл возраст Абрама Терца: лет тридцать… Стойкий псевдоним – нормальное раздвоение личности. Не убежден, что Синявский без него обходился: кажется, я знал не только профессора Сорбонны, но и дерзкого, ловкого преступника, «карманника всем известного». Вацетис – тоже ипостась Юрского, но она подозрительно отдельна, самостоятельна, молода: на маститого артиста и тем более «художественного чтеца» не похожа абсолютно. Ничего классического и классицистского. Чистая «Провокация», на грани фола. Много молодого идеализма и молодого же цинизма – только в самых юных это и сочетается, ибо только их мир еще умеет оскорбить по-настоящему. Дерзость, наглость, комплексы, язвительность, безбашенность – классический набор Вацетиса. Пьесы его непохожи даже на прозу Юрского с ее странными, почти сновидческими сюжетами и весьма жестокой сатирой: Вацетис потому и вырос в классного абсурдиста, что в нем живы молодые, почти детские представления о норме. Поэтому его еще удивляет, бесит, а иногда умиляет патология.