Сергей Юрский - Провокация - Театр Игоря Вацетиса

Московских моих спектаклей я не видел. Имел возможность, но не хотел засвечиваться. Человек я неуступчивый, требования у меня своеобразные. В России бывал за эти годы неоднократно, но как бы инкогнито. Поверьте, это не гордыня и не хвастовство. Просто полагаю, не та я фигура, чтобы меня ждали, искали, хотели от меня что-то узнать. Критику я переношу плохо. Пожалуй, даже просто не приемлю критику. А поздравления (если бы они были?), ну, без поздравлений можно обойтись. Это результат замкнутой жизни последних лет. В молодости было иначе.

Но вот когда они поехали с «Предбанником» в Германию, я не выдержал – сорвался. Специально слетал в Дюссельдорф и представление поглядел. Там большой зал – около тысячи мест. Там я в серединке и растворился, опять же никому не объявляясь. Когда увидел, что все места заполнены, когда услышал эту русскоязычную массу, внутри которой оказался, и когда на сцене началось, нечего скрывать, сердечко подрагивало. Однако обошлось. Понравился мне спектакль, и актеры, и публика, которая смеется, где надо, и аплодирует и вроде понимает, к чему это все затеяно. Артисты, на мой вкус, превосходные. Молодая героиня совершенно прелестная. И дядю Сережу через столько лет воочию увидел. Постарел, конечно, но мастер есть мастер. В последней сцене публика хохочет, хлопает, а я-то знаю, что дело идет к финалу, а там – исчезновение, смерть, гляжу на него, и у меня слезы на глазах. Хотя человек я не сентиментальный.

Вышел я из зала вместе со зрителями на улицу. Закурил. Подумал еще, может, зайти к актерам. И опять не решился. Подумал, все будет сложно. Зачем? Кстати, театр этот называется Neandertal Hall. Вроде в этих местах нашли останки неандертальского периода. И я подумал еще, что это некоторая рифма к происходящему. И все эти зрители – эмигранты, и я среди них тоже вроде неандертальца из былого – былого времени, из не существующей теперь страны.

Так вот вернемся к этой стране, к моей бывшей родине. Живу я в другом мире, говорю большей частью на разных других языках. Говорю свободно, привык. А пишу по-русски и про Россию. И главная моя радость, что ничего мне от моей родины не надо, что могу я обойтись и без ее гонораров, и без ее аплодисментов, но при этом какой-то маленькой частичкой я участвую в ее нынешней жизни. И абсурд мой я не из пальца высосал, это наш общий с ней абсурд, и общий смех, и общая боль.

Забавная, конечно, бодяга с газетными перепалками, существую я или нет, и не псевдоним ли «Вацетис», и кто стоит за псевдонимом. Но это меня не очень трогает и не очень смешит. Куда важнее и горше, что мои пьесы при чтении, в общем-то, были совершенно никем не поняты и признание, то есть большую публику, нашли только в сценическом воплощении. Спасибо Юрскому, спасибо всем актерам. И что интересно – при несомненном теперь уже успехе обеих постановок никто не захотел попробовать самим их поставить. Ну, что ж, так случилось! Может быть, мы имеем дело с эталонным продуктом, с которым не рискуют тягаться. Тогда будем тайно гордиться.

Мне жаль, что попытка романа «Обстоятельства образа действия» осталась в незавершенном виде. Но тут дело тоже в отсутствии ощутимой обратной связи. Я не почувствовал отклика на публикацию в «Континенте» и опустил руки. Можно сослаться на обилие других дел, на иную жизнь, но это лукавство. Не хватило настоящей уверенности и… настоящего одиночества, которое дает силу. Именно так! А ведь в опубликованной первой части (при всех композиционных слабостях – я их теперь вижу) немало того, что ой как сильно подтвердили последующие годы и события. Я ведь сам из КГБ (частично, частично!) и материал знаю. А написано это было еще в те, советские годы – тоже надо бы ценить. Ну да ладно!

Моя биография, которую Юрский предпослал публикации, конечно, весьма апокрифична. Но симпатична. Скрытый юмор оценил. Некоторое искажение фактов простил. Насчет моей смерти в Боснии – сами судите, я жив и здоров. Что касается Боснии, то, честно говоря, именно об этом надо бы написать – подробно, честно. Чтобы знали. Но слишком жестки те события, слишком серьезно то, что я тогда видел и пережил. Смешки неуместны. Но без смешков писать не могу. А может быть, ни про что, кроме России, писать не могу.

И вот этот молодой интервьюер в пиджаке и галстуке спрашивает, есть ли у меня ностальгия. Нет у меня никакой ностальгии. Я просто живу в двух временах. Пишу про несовпадения, про путаницу, про вздор и мусор, среди которого вдруг мелькают и прозрения, и дивная рифмовка времен и событий.