Сэмми Гронеманн - Хаос

— А я вам говорю: если бы из восточных гетто не было постоянного притока свежих сил, то в Германии давно бы не осталось ни одного еврея, — стоял на своем Йользон. — Вы там полагаете, что счастье здесь, вы рветесь из гетто на свободу, а мы здесь в том, что вы называете волей, начинаем прозревать, что не сможем выжить без крепкой каменной стены. Нам снова надо в гетто!

— Прекрасно! — скривился Гермерсхайм. — Вам надо, вы и подите! А мне и здесь хорошо! Чего это мне не хватает? На нашей вилле в Груневальде у нас все поставлено по закону. Можно и в Германии оставаться набожным иудеем и исполнять каждое слово, каждую букву Торы!

— Знаю я вашу «букву»! — усмехнулся Йользон. — Вы, как предписано, не пьете вина в доме нееврея, в субботу не касаетесь наличных. Для этого в ночных клубах, где вы гуляете, держите открытым кредит на субботу, для этого рядом с вами постоянно такие женщины, которые пьют вино за вас!

— Господин Йользон! — надменно поджал губы Гермерсхайм. — Здесь дама! Думаю, вы должны радоваться, что есть еще евреи, благочестивые и зажиточные, которые регулярно изучают Талмуд, как я или Лёвенберг!

— Намекаете, что я живу с уроков? — горько усмехнулся Йользон. — А как вы без них выглядели бы на балах на вашей вилле в Груневальде? Или в Халензе? Или где там еще вы отплясываете? Почему бы вам сейчас, как обычно, не пойти в соседнюю комнату упражняться в танцах — с Илонкой, с Амандой и с фрау Денеке? Вот ваши уроки Талмуда! Вы танцуете, Лёвенберг спит! Такого осла, как Лёвенберг, свет еще не видывал! Не понимает ни слова, зато каждый день является на занятия, как предписывает закон. Учение у вас тоже давно превратилось в пустой символ!

Из соседней комнаты послышались визги и хохот, после гневного возгласа — хлопок.

Дверь распахнулась, и ворвалась Аманда.

— Господин Кайзер! Я побуду у вас? Господин Зоннтаг обнаглел!

За ней появился молодой человек, которого Шана видела на диване между девушками, левая щека у него пылала. Стараясь выглядеть непринужденно, он прошествовал к окну и склонился над книгами.

— Как далеко мы продвинулись сегодня? — невинно спросил он.

— Закончили трактат о ритуальных очищениях, — сообщил Йользон. — Урок Талмуда окончен. Просыпайтесь, Лёвенберг!

— Кан! Кан! Коллега Кан! Зигмунд Кан!

Советник юстиции Венцель уже полчаса ревел имя адвоката, протискивая свое тучное тело через толкотню кабинетов в здании ландгерихта на Грюнерштрассе. Он метался по длинным коридорам, заглядывая во все двери справа и слева, во все ниши и укромные уголки, присматривался к группам за широкими столами, рыскал между шкафчиками гардероба, прижимался лбом к стеклянным дверям адвокатской библиотеки, пустынность и тишина в которой странно контрастировала с биржевой сутолокой в остальных помещениях. Он извергнул боевой клич, которым вызывал на бой всех противников скопом, собравшихся в шахматной комнате, где полным ходом шло сражение на многих досках, но не привлек к себе внимания не только игроков, но и многочисленных болельщиков. Выкликая свое «Зигмунд Кан!», прошелся вдоль телефонных будок до главного входа в адвокатское отделение, расположившееся над лестницами и галереями. Никакого Зигмунда Кана не было и в помине! Он нашел Леопольда Кана, нескольких Конов, один из которых оказался даже Зигмундом. Тот живо откликнулся и вприпрыжку кинулся вслед за мчащимся советником юстиции вверх по круто изгибающейся лестнице до зала заседаний. И только там выяснилось недоразумение, после того как Кон перебрал все двадцать три дела, которые находились у него в производстве по защите интересов картеля «Берендзен». Так что с ним пришлось расстаться в атмосфере всеобщего раздражения. А Зигмунд Кан все не объявлялся!

Между тем адвокат Сигизмунд Ханк сидел в шахматной комнате, спрятав свое тщедушное тело за спинами болельщиков, сгрудившихся вокруг самой бездарной партии и следящих за ней, как загипнотизированные. Ханк прикинулся глухим и немым. Он хорошо знал, по какому поводу его ищет Венцель — это был проклятый процесс по делу об этрогах, который он как истец уже проиграл в первой инстанции. По желанию доверителя ему пришлось подать апелляцию на приговор, но его не оставляло удручающее сознание безнадежности этого дела. Да и вообще оно было ему несимпатично по ряду причин, а тут еще как назло председательствовал язвительный судья Бандман! Ханк твердо решил — если на сей раз удастся ускользнуть из лап противника и по этой уважительной причине дождаться перенесения слушания дела на другой срок — всучить защиту интересов клиента кому-нибудь из коллег.