Сэмми Гронеманн - Хаос

— И все поголовно так? — спросила Шана.

— По меньшей мере, часто. Таким образом бравый Клук сделался совладельцем значительного числа самых разных фирм.

— Забавно! — сказал Йосл. — А с другой стороны, как еще человеку помочь себе!

— А теперь, перед Пасхой, у Клука начинается главный деловой сезон. Известно, что строгое предписание убрать на праздничную неделю из своего владения все, что соприкасалось с квасным, для личного хозяйства уже тяжкое бремя, а уж для некоторых предприятий и вообще непосильное. К счастью, на этот случай Бог создал Клука. Все, чем после Песаха снова можно будет пользоваться, продается ему. Клук покупает кухонное оборудование, винные склады, бочки уксуса, спиртовые и сахарные заводы, земельные участки и аптеки, кофейни и конторы, и много всего еще. Каждый год сделки заключаются по накатанной схеме, формуляры даже печатаются в типографии. Суммы продажи, конечно, вносятся весьма внушительные — иначе могло бы подключиться какое-то третье лицо и совершенно серьезно исполнить контракт. Клук, разумеется, платит задаток в несколько грошей и оставляет за собой право отказа от владения, и в первый день после праздника он исправно появляется во всех местах и с озабоченной миной на лице заявляет, что покупка для него обременительна и он желает воспользоваться своим правом отказа. Клук получает чаевые, договор разрывается, и все возвращается на круги своя.

— Поразительно! — воскликнул Йосл. — У нас, конечно, тоже временами проворачивают нечто подобное, но здесь все поставлено на производственные рельсы! Формуляры, надо же! Не зря идет слава о «немецком порядке»!

— А я считаю это возмутительным! — запротестовала Шана. — И кого этим хотят обмануть? Господа Бога? Или себя? Это называется мошенничество с религией!

Кайзер пожал плечами:

— Не стоит принимать так близко к сердцу! Уверяю вас, мне подобные вещи тоже несимпатичны. Но это неизбежный результат своеобразного положения, в котором мы, евреи, оказались.

— Значит, надо менять положение!

— Золотые слова! Но пока что мы там, где мы есть, и должны выкручиваться. А что людям делать? Просто обрушить закон, к которому привязаны всей душой, который дал им и их предкам выстоять во всех тысячелетних невзгодах и благодаря которому еврейство сохранилось по сегодняшний день?

— А не значит ли это: пожертвовать духом, чтобы сохранить букву?! — разгорячилась Шана. — Есть ли что позорнее и бессмысленнее, чем от имени иудейской религии оставлять без куска хлеба шестьдесят евреев только потому, что они евреи?! Господин Гермерсхайм действительно верит, что совершает благое дело?

— Если мой отец что-то делает, — вступился Гермерсхайм-младший, — это определенно богоугодно! Значит, происходит точно по предписанному, уж будьте уверены!

— Но решаться должно по духу!

— А это уже не наше дело! На то мы и ортодоксы. Мы должны придерживаться буквы закона. Что предписывает нам Тора, то не может быть дурно! Что вы так разволновались? Хотя, знаете, а гневные глазки вам очень к лицу!

Шана онемела. Она не разбиралась в комплиментах такого сорта и впервые столкнулась со столь удобным способом уходить от проблем.

Аманда внесла поднос со стаканами и чайником. Ставя его на стол, она бросила на Шану бесцеремонный оценивающий взгляд. По пути к выходу она ловко сорвала с головы Гермерсхайма большую ермолку, которую он только что надел, чтобы прочесть положенное благословление перед трапезой. В дверях Аманда остановилась, поигрывая ею как мячиком и смешными ужимками давая Шане понять, как весело она подкалывает серьезного Гермерсхайма.

— Не дурите, фрейлейн! Отдайте ермолку, она мне нужна!

Гермерсхайм направился к девушке. Она быстро спрятала шапочку за спину и прислонилась к дверному косяку.

— Пойдемте к нам! Илонка уже совсем сходит от вас с ума!

— Отдайте, говорю вам!

Гермерсхайм обвил Аманду руками, стараясь дотянуться до вожделенного предмета, последовала короткая возня, наконец проказница с размаху кинула ермолку в комнату, со смехом выскочила и захлопнула за собой дверь.

Гермерсхайм поднял ермолку, тщательно отряхнул ее, надел, подошел к столу и, еще разрумянившийся и запыхавшийся от борьбы, принялся читать благословение.

Между тем Йользон придвинулся к чайному столу, а Лёвенберг, склонив голову, невозмутимо корпел над своим фолиантом, будто в комнате ничего и не происходило.

— Что скажете на это, Йользон? — спросил Гермерсхайм.