Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

– Джози очень расстроена, – сказала Алекс. – И по-прежнему ничего не помнит.

– Я должен услышать это от нее самой.

Детектив присел на корточки, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Джози. Она отметила про себя, что у него красивые глаза. Пожалуй, немножко грустные. Как у бассета. А еще подумала о том, каково ему было выслушивать рассказы многочисленных пострадавших и свидетелей. Это, наверное, очень тяжело, когда помочь ничем не можешь, а только впитываешь чужое горе.

– Обещаю, – сказал он мягко, – это ненадолго.

Джози представила себе, что начнется, когда дверь кабинета закроется. Вопросы будут все более и более каверзными, напряжение станет нарастать, как давление на пробку в бутылке шампанского. Джози даже не знала, что больнее: не помнить ничего, как бы ты ни старалась выудить факты из глубин своей памяти, или помнить все от первого до последнего ужасного момента.

Краем глаза Джози увидела, что мама опять села.

– Ты разве не пойдешь со мной?

В прошлый раз, когда детектив приходил домой, мать использовала тот же предлог: как судья, она не может присутствовать при полицейском допросе. Но ведь после предъявления обвинений у них состоялся разговор, и мама пообещала, что судейские и материнские обязанности не окажутся взаимоисключающими. Иными словами, Джози имела наивность подумать, будто их отношения начинают меняться.

Алекс только открыла и закрыла рот, как рыба, вытащенная из воды. «Тебе стало некомфортно? Добро пожаловать в клуб», – подумала Джози, и эта мысль отпечаталась у нее в сознании, словно рубец.

– Могу я предложить тебе кофе? – спросил детектив и тут же покачал головой. – Или лучше колы? Я не знаю, в твоем возрасте уже пьют кофе или я рискую угостить тебя запретным плодом?

– Я бы выпила кофе, – сказала Джози и, стараясь не смотреть на мать, проследовала за детективом Дюшармом в недра полицейского отделения.

Там, в переговорной комнате, Патрик налил кофе в кружку:

– Молока? Сахара?

– Сахара, – сказала Джози, и он высыпал в ее чашку содержимое двух пакетиков.

Она осмотрелась: пластиковый стол, лампы дневного света – стандартное служебное помещение.

– Что? – спросил Патрик.

– В каком смысле «что»?

– Почему ты так смотришь?

– Просто это не похоже на место, где из людей выбивают признания.

– Ну почему же не похоже? Если из тебя есть что выбить… – Джози побледнела, и Патрик расхохотался: – Шутка. На самом деле я выбиваю из людей признания, только когда играю копа на телевидении.

– Вы играете копа на телевидении?

– Проехали, – вздохнул детектив и потянулся за магнитофоном, стоявшим на середине стола. – Мне придется записывать наш разговор, как и в прошлый раз. Потому что голова у меня дырявая. – Он нажал на кнопку и сел напротив Джози. – Тебе, наверное, все говорят, что ты очень похожа на маму?

– Да нет, никто не говорит. – Джози склонила голову набок. – Вы вызвали меня, чтобы спросить об этом?

– Нет, – улыбнулся он.

– Я, кстати, совершенно на нее не похожа.

– Похожа, особенно глаза.

Джози опустила взгляд:

– Они совсем другого цвета.

– А я не цвет имел в виду. Джози, расскажи еще раз, что ты видела шестого марта в школе.

Она сцепила под столом руки, впившись ногтями в ладонь, чтобы что-нибудь причиняло ей еще большую боль, чем те слова, которые приходилось произносить.

– В тот день у меня был тест по химии. Я почти всю ночь готовилась. Утром, когда проснулась, думала о нем. Как приехала в школу, не помню.

– Ты помнишь, отчего у тебя случился обморок в раздевалке?

Джози закрыла глаза, представив себе кафельный пол, серые шкафчики, одинокий носок, валяющийся в углу душевой… И вдруг все залил красный цвет. Красный, как гнев. Красный, как кровь.

– Нет, – сказала Джози, но слезы пронзили ее голос, как свет пронзает кружево. – Я сама не понимаю, почему плачу, когда думаю об этом.

Она терпеть не могла, когда ее видели в таком состоянии; она терпеть не могла быть такой, но особенно ее бесило то, что слезы могли политься в любой момент. Просто от перемены ветра.

– Пожалуйста, – прошептала Джози, беря салфетку, которую детектив ей протянул, – можно, я пойду?

Патрик заколебался. Его жалость накрыла Джози, как сеть, тяжесть которой она ощутила и которая удерживала в себе только сказанные ею слова, в то время как остальное: стыд, злость, страх – просачивалось наружу.

– Конечно, – сказал детектив. – Иди.

Алекс притворялась, будто читает местный ежегодник, когда Джози выскочила из пуленепробиваемых дверей в комнату ожидания. Девочка рыдала, а Патрика Дюшарма нигде не было видно. «Убью его, – хладнокровно подумала Алекс, – после того как позабочусь о дочери».