Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Нет Ванюши, нет Кундозерова, есть ты — надежда, родившаяся из сновидений, и одинокие мои мечты. О чем? О празднике жизни. О карнавале без джокеров… Взлетают шутихи. Гремит музыка. Бьют фонтаны. Открываешь пачку сигарет, а там ароматные палочки «Золотое детство». Радостная неразбериха. Улыбающиеся лица. Нет масок, и все возможно. Пророчества шутов высекают на диабазовых скрижалях. Мудрецы слагают незамысловатые песенки, которые с удовольствием распевают королевы бала.

Ах, карнавал мой, карнавал — стеклянные шары!

Пойми, родная, в мире есть только одна ясность — это ясность прощального жеста.

Линия же горизонта мнима. Нужно только верить и шагать.

Она прочитала последнее письмо. Недоуменно пожала плечами. Заглянула еще раз в тот объемистый конверт, из которого достала бумаги, и обнаружила там краткую записку.

«Здравствуйте. Простите, не знаю, как вас зовут. Ваш адрес на отдельном листке лежал вместе с этими записями Платонова. Наверное, он просто не успел их вам отослать. Его одежду сестра-хозяйка передала приехавшей матери, но забыла отдать книги. Может, вы зайдете за ними? Спросите меня, Катю Ермолову, или кого-нибудь из персонала. Книги лежат в тумбочке на посту четвертого этажа».

«Платонов? — удивилась она. — Ерунда какая-то. Я ни к кому не ходила в больницу. Не знаю никакого Платонова. Хотя… Тот парень, с которым познакомилась на дне рождения у Люськи. Здоровый такой. Сразу же начал лапать. Нет, его фамилия Платов. Глупый розыгрыш. Я никому… А этот, как его? Он спросил, кажется, словарь. Не помню какой. Обходительный, вежливый. Он мне понравился. Я посмеялась про себя и сказала, что посмотрю дома. И дала ему свой телефон, но он не позвонил».

Она подняла трубку, набрала номер.

— Люся, привет. Ты Платонова знаешь?

— Конечно. Он работает в нашем отделе. Тобой, кстати, очень даже интересовался. Сейчас в больнице лежит. Наш «сектор внимания» бывал у него дважды. Надо бы и мне как-нибудь заглянуть. Все-таки столы рядом стоят, так что почти родственники. По производственной линии.

— Он из разведенных?

— Да ты что! И женат никогда не был. Тихоня. Все с книжками. Домосед редкостный. Дальше нашей турбазы на Шотозере никуда не выезжал. А зачем он тебе?

— Так. Я книжку ему обещала. Ну, пока.

Она сложила листки письма в конверт.

Подумала: «Что же теперь с ними делать?»

Прежде чем выписать из больницы, мне сделали корсет с тонкими стальными полосами. Его шнуровку затягивали две женщины, похожие на шпалоукладчиц.

— Как тополек выйдешь из процедурной, — пообещала одна из них.

Бедные модницы восемнадцатого века! Не представляю, как они танцевали на балах. В редакции меня в шутку стали называть «несгибаемый секретарь».

Весна была уже в полном разгаре, когда я попал на прием к Якову Рывкину, невропатологу и практикующему знатоку иглоукалывания. Он за двадцать сеансов снял болевые ощущения, выпрямил мою спину и посоветовал больше ходить.

«Движение — мой девиз», — ответил я, помня о недавно написанном рассказе.

Мы с женой еще жили на Ключевой. Каждый вечер я стал совершать марш-броски до местечка Сайнаволок.

В нашей жизни нередко случаются счастливые совпадения, более всего похожие на мистические предзнаменования.

Именно в это время мне довелось прочитать новую повесть Юрия Власова «Формула воли: верить», которая была опубликована в двух номерах журнала «Аврора». Наш прославленный штангист, философ и писатель рассказал, как он физическими упражнениями вылечил свой позвоночник, натруженный мировыми рекордами. Я бы назвал это произведение высшим образцом психологической прозы. Там нет вымысла. Есть активная, наступательная позиция автора. Он без прикрас пишет о том, как вытаскивал себя из инвалидного состояния. Подробно говорит обо всех удачах и многочисленных неудачах. Почти каждое предложение начинается с местоимения «я».

«Я сузил жизненное пространство до требований необходимости — расход сил только на литературное дело… Я искал способ сделать мою нервную систему более устойчивой и на этой основе выправить здоровье… Я пристально вглядывался в себя и вокруг — я искал секреты владения здоровьем, я тяготился зависимостью жизни от обстоятельств… Я был насыщен жаром этих слов, а это само по себе и являлось действенным самовнушением».

Этот нехитрый литературный прием удивительным образом настраивал на борьбу с невзгодами не только автора, но и всех читающих. Строки нередко были похожи на яростные заклинания.