Валерий Лохов: Соль Земли

Старенькая матушка, которую так любила Маша, находилась при смерти. Отец помер давно, много годов тому назад. Она даже его и не помнила. Только где-то далека-далеко, в глубине памяти остались крохи, иногда всплывающие в сновидениях. Его улыбающееся, с бородой лицо, было таким родным, что хотелось заплакать от того, что его нет рядом с ними. Матушке становилось всё хуже и хуже. Дочь не отходила от неё ни на шаг, пытаясь помочь тем, чем могла. Но легче умирающей женщине не становилось, а с каждым днём жизнь из неё вытекала, не оставляя надежды на будущее. Почувствовав, что наступает её смертный час, она тихим голосом позвала любимую дочку:

– Скоро Машенька я умру, я это чувствую. Когда похороните, уходи из нашей деревни. Поезжай к брату моему, Прокопию. Село, где он проживает, называется Петровское и оно находится в сорока верстах от Седова. Он-то сам человек добрый, а с его женой, Аксиньей зовут, поладишь. Авось и проживёшь свой век около них. Всё лучше, чем жить у чужих людей. А повезёт, вдруг повстречаешь хорошего человека, выходи за него замуж. От такой длинной речи мать устала и примолкла.

– Машенька. Я Никиту люблю, никто другой мне не нужён.

– Так он у тебя солдатах. Когда ещё вернётся?

– Всё равно буду его ждать.

– Нет доченька. Поезжай отсюдова. Здесь ты одна не выживешь, помрёшь с голоду.

Похоронила в слезах Маша свою маму. Сердечные, добрые односельчане чем смогли, тем помогли похоронить и помянуть её. Справив положенные сорок дней со дня смерти, Маша заколотила окна своего старого домишка, собрала узелок с пожитками и направилась в село Петровское по материнскому наказу. Многое вспомнилось ей за долгую дорогу. Два года назад деревенский сход селян решил, что в этот год на службу царю и отечеству направляется Никита, Арсиньин сын. Всё одно ему не получить земельного надела, семья-то большая, семь братьев. Принятое решение схода было законом для новоиспечённых рекрутов. Расстроенный Никита пришёл попрощаться. В его глазах тоска и горечь. Маша заплакала горючими слезами. Но делать было нечего и подводой Никита на следующий день уехал в город. На службу определили в драгуны, так как был ладно скроен и обладал не дюжиной крестьянской силой, чтобы умело и ловко орудовать тяжёлым палашом, которым вооружался всадник. В те далёкие годы служба в царской армии длилась очень долго, целых двадцать пять лет. А посему служивым людям иногда за хорошую службу давали отпуск домой, к семье.

За год пребывания тот помогал по хозяйству своим родичам. обученный грамоте Никита отписал рапорт полковому командиру, который разрешил поездку драгуну в родное село. Прибыв в отпуск, он не застал любимую девушку. Опоздал всего на каких-то несколько дней. Иногда Никита подходил к старенькому дому, где раньше жила его любимая и с тоской смотрел на заколоченные накрест досками окна. Жарким пламенем вспыхивали в памяти их незабываемые встречи, которые были так часты. На сердце становилось тяжело от неразделённой любви. А куда ушла Маша из деревни, никто из жителей не знал. Так и прибывал с тоской в груди, помогая в делах родственникам.

С огромными трудностями добралась Маша до села Петровского по разбитым колёсами колымаг дорогами. Жаркий зной сменялся ветрами с тучами на небе и идущими проливными дождями. Добрые и отзывчивые люди путь показывали и куском хлеба делились. Наконец дошла до нужного села и отыскала дом своих родственников среди разбросанных на добрую версту построек с огромными утугами и заросшими бурьяном улиц. Едва признали хозяева в постучавшей в окно девушке свою родственницу из далёкого села. Когда рассказа Маша о своей беде и о том, что хотела бы по желанию матушки остаться у них жить, не очень-то обрадовались. А вот дочь их, Дарья, ровесница Маши по годам, обрадовалась – будет в доме работница.

Выделили хозяева девушке уголок в доме для проживания, отделили занавеской из ситца. Отыскался и деревянный топчан для сна, сколоченный из больших, не струганных досок хозяином Прокопием. Постелили матрац, набитый соломой. Поговорила Маша с иконой Божьей Матери, стоящей в красном углу горницы, трижды перекрестилась и стала жить в доме дяди Прокопия. Хозяйка-то Аксинья звала его просто – Прошка, а дочку свою – Дашкой. И Машу, стала называть Машкой. Вульгарная и грубая, стало быть, была женщина. Да к тому же деспотичной. Сам хозяин был под её каблуком.

– Прошка, затопляй печку! Прошка наготовь дров! – то и дело слышен её командный голос. Но вот появились в её репертуаре другие команды: