Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Лет до тридцати, когда мне надоедал город, то просто собирал рюкзак и уезжал в Крым, в Приднестровье, в Среднюю Азию или на Урал, на Кавказ, на Азовское море… Любое путешествие обходилось в две-три сотни рублей. А надежный товарищ-собродяжник всегда был готов ввязаться в любую рискованную авантюру.

Когда в моей жизни появилась Ольга, мы с ней стали совершать семейные походы по Онежскому озеру. Искали красивые дикие пляжи, на которых высаживались и жгли наши костры.

Я думал, что так будет всегда.

Домик-времянку и баню деду помогал строить сын Максим, который от природы был более мастеровит, чем я, и легко управлялся с бензопилой и плотницким топором. В то время лишнему человеку на этой даче было просто негде переночевать.

Как и многие рожденные под знаком Девы, дед по жизни был большой аккуратист, но щепетильный в мелочах, он не умел планировать даже ближайшее будущее. Илья Севастьянович мог часами выравнивать грабельками обычную грядку и в конце концов доводил ее до совершенства. Времянку он превратил в теплое, уютное убежище от непогоды. Покрасил в нежно-голубой цвет, соорудил резное крылечко, к толевой крыше прибил изящные водостоки, неказистая печь всегда была идеально побелена, а стены оклеены обоями в цветочек, пол блистал свежей охрой.

А вот строительство дома откладывалось из года в год, и весь набор необходимого материала, загодя приобретенный еще в первый год дачной эпопеи, просто лежал без дела, прикрытый листами шифера.

Даже спустя десять лет появление там нашей маленькой семьи вносило в жизнь стариков ненужную сумятицу. Во времянке имелось лишь два спальных места: продавленная панцирная кровать-полуторка и местами облезлый, а местами горбатый отслуживший свой век диван. Отдых превращался в пытку дремотой.

У деда в сарае был уложен солидный штабель тарной дощечки — штук четыреста. Как-то я привез электрический рубанок, за два дня все прострогал и говорю:

— Давайте баню заново проконопачу и обошью, а то птицы паклю из пазов вытаскали себе на гнезда — жар не держится.

— Ну, не знаю, — протянул дед. — Надо бы с Максимом посоветоваться, вдруг он будет против.

Я, конечно, обиделся.

— Пусть Максим тогда сам и обшивает.

Бросил рубанок в рюкзак и уехал.

Больше я свою помощь деду не предлагал. А в следующий приезд отремонтировал лодку, которую Илья Севастьянович побил на камнях: не смог ее вытащить на берег во время шторма, и бедняжку всю ночь молотило волнами. Я заменил часть заклепок, прошелся по швам эпоксидной шпаклевкой и на этой обновленной и такой родной дюральке стал уходить на рыбалку — когда на день, а когда и на два. Уху и кашу я варил на островах и нередко возвращался лишь за полчаса до отхода рейсового автобуса.

Когда Максим перебрался на жительство в Финляндию, дед на семьдесят втором году жизни купил велосипед — от дачи до ближайшего продуктового магазина было двенадцать километров.

— Слушай, Смирнов, — сказала мне жена, — надо бы нам поднатужиться и завести машину. Сам видишь, как сложились обстоятельства: Максим уехал, дача за сто верст, а деду за руль уже поздно садиться.

Так в нашей семье появился старенький, многое повидавший в своей жизни «Фиат». До сих пор с теплотой вспоминаю этого верного друга и помощника, которого мы ласково называли «Чижиком».

Я стал чаще приезжать на дачу. Сажал картошку, пилил-колол дрова, подновлял постоянно осыпающиеся канавы, по которым уходила с участка лишняя вода. Мы даже с дедом, как и раньше, стали вместе выезжать на рыбалку.

Однажды я, ни у кого не спросясь, вытащил из сарая две катиски и забросил их на крышу бани — туда, где их всегда хранят в деревнях. Эти примитивные орудия лова Илья Севастьянович как-то по весне обнаружил в камышах — были кем-то брошены и забыты. Он их достал, отчистил от тины и спрятал до лучших времен в сарае, где они только место занимали.

В следующий приезд смотрю — катиски снова в сарае, опять из-за них к единственной полке не подойти: дед ясно дал понять, что ему нужен только помощник, но не совладелец. Здесь, на даче, только он был единственным хозяином.

Меня это немного задело, но спорить не стал.

Эта идиллия продолжалась года два.

Но однажды дальняя родственница при случайной встрече мне сказала:

— Что же ты, Смирнов, совсем совесть потерял: говорят, выживаешь тестя и тещу с дачи, специально все лето ездишь и ездишь, чтобы притеснять стариков, лишаешь их последней радости в жизни.