Валерий Верхоглядов - Соло для одного

— Как дела? Я тут бруснички набрал, киселей-вареньев наварите. А вот брусничную воду делать не рекомендую, нет, не рекомендую. Еще Александр Сергеевич писал: «Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда». Классик, одним словом, он толк не только в стихах, но и в запивках знал…

Балагурит так, а сам рюкзак снимает, в нем ведро ягод.

— Папа, да проходи ты, что ж в прихожей-то стоишь, — суетится Ольга.

— Нет, доча, не могу и не уговаривай. Вот, получите ценный лесной продукт и расписки не надо. Еще рыбки немного наловил. Щучку-то зажарьте, из мелочи ушицу сварите, хорошая будет уха — окушков и плотиц в речке брал. Красавцы. А я побегу, еще на последний троллейбус успею, меня Катенька, небось, заждалась.

Это он о бабуле, теще моей, Екатерине Ивановне.

И нет его.

Ведро с брусникой на полу, тут же пакет с рыбой. И пахнет в тесной прихожей ароматами леса.

Привозил он и чернику, и морошку, и клюкву, и первые грибы-колосовики, и последние сентябрьские опята, и раннюю картошку. Рыбу — непременно. Каждый раз. Он был страстный и удачливый рыбак.

Удивлялся:

— Как вы тут живете без комаров? Даже почесаться не хочется.

А глаза смеялись.

Сдавать он начал лет за пять до смерти. Как-то разом осунулся, постарел, однако спину держал прямо. У него стало пошаливать сердце, обнаружилась язва желудка, и даже пришлось делать операцию. Как-то в очередной свой приезд он зашел к нам с батожком в руке.

— Папа, что случилось? — спросила Ольга.

— Ты про что? А-а, про это. Ничего не случилось. Побегать еще хочется, а ноги отказывают, — сказал он.

— Бросил бы ты дачу. Последнее здоровье с ней потеряешь.

— Нет, и не уговаривайте. Мне там дышится вольно, а без этого я точно умру.

В последний год он ходил уже с двумя батожками.

Как-то мы приехали туда в конце недели. Мы с Ильей Севастьяновичем опять были в затяжной ссоре и почти не разговаривали. Смотрю, дед в лес собирается: шарабан на спину повесил, манжеты у куртки тесемками затянул, обмотал шею вафельным полотенцем, надел любимую кепку, взял два батожка и пошел. Я выждал минут пятнадцать и отправился следом. Нагнал его быстро. Переставляя палки, дед, как лыжник, неторопливо шаркал по тропке, ведущей к лесной речке. Стараясь не шуметь, я шел за ним метрах в двадцати.

На берегу дед отложил палки и на четвереньках полез в заросли ивняка. Назад он выбрался, держа в руках щучку-травянку. Оказывается, на одной из веток, склонившихся над водой, была привязана самоловка. То же повторилось и у следующего куста. Я слышал, как он шумно и тяжело дышал. И так мне стало его жаль, прямо до слез.

Подумал: «Ну, что я в самом деле, надо бы помириться. Ведь это же он нас попотчевать хочет».

Сегодняшним умом просто подошел бы и сказал: «Прости меня, дед. Не держи на дурака обиду. Давай-ка я тебе помогу». А тогда все повода для мировой искал.

Да так и не дождался.

Я молча выпил полстопки, поклевал зеленый лук, вздохнул: «С дедом и Ольгой сиделось лучше. Сейчас бы уже песню пели. „Ой, да не вечер, да не вечер. Мне малым-мало спалось. Мне малым-мало спалось, ой, да во сне привиделось…“»

У Ольги серебристое сопрано, да и деда Бог голосом не обидел, так что у них вместе душевно получалось.

Свою дочку, мою жену, Илья Севастьянович обожал.

Когда в ее жизни появился я, он поначалу отнесся к этому спокойно:

— Пусть гуляют. На то они и молодые.

Через полгода мы заговорили о женитьбе.

Илья Севастьянович встревожился: разведенный и без собственного жилья — жених я был явно незавидный. Накануне нашей свадьбы он слег, а отчего да почему заболел — до сих пор неизвестно, и «Горько!» гости откричали без него.

Потом мы вроде притерлись друг к другу и даже подружились. Был даже момент, когда Илья Севастьянович меня сильно зауважал.

Я в то время держал мотолодку на Онеге. Как-то в субботу под вечер Илья Севастьянович говорит:

— Может, сгоняем на зорьку к Девичьим островам. Я там места знаю.

Дачи в ту пору у него еще не было.

Собрались да поехали.

На заветной луде почему-то не клевало. Перебрались на другую. И там поплавки стоят, как часовые у Мавзолея, не шелохнутся.

Говорю:

— Вы половите, а я, пожалуй, полчасика вздремну — неделя трудной была.

Разложил одно из кресел и лег. Проснулся оттого, что спине стало зябко. Илья Севастьянович над удочкой горбится, а поплавок на зыби пляшет.

Сразу определил: «Север задул».

— Надо возвращаться, — говорю. — Скоро ветер волну нагонит.