Жан-Мари Леклезио - Битна, под небом Сеула

Когда я позвонила Саломее, чтобы прекратить поток ее сообщений, приходивших на мой телефон, та ответила еле слышным голосом.

– Как поживаете, Саломея?

– Плохо, очень плохо.

– Да? Мне очень жаль.

Наступило тяжелое молчание. Я слышала ее дыхание, тихий шорох, наподобие шума ветра в сосновой хвое. Я представляла себе жару у нее в комнате, солнечный свет, пробивающийся сквозь задернутые шторы, запах пота, пропитавший одежду. От всего этого у меня защемило сердце, как от чего-то до боли знакомого, без чего нельзя обойтись.

– Я могу приехать прямо сейчас.

Я сказала это не подумав. И тут же почувствовала облегчение, которое принесли Саломее мои слова, она как будто глубоко вздохнула или ей стало легче дышать. В общем-то все просто. На каждое действие есть своя реакция. Я ведь могла и солгать – так, ради эксперимента. Жестоко, да, но за последнее время я научилась быть жестокой. Как господин Пак, который назначает свидание и не является на него или звонит, не оставляя сообщения. Звонит из автомата или с номера, на который не перезвонить, – из магазина, например. Тут звони не звони, ни к чему это не приведет. – Когда?

– Сейчас, если хотите.

– Тогда берите такси и сохраните чек – я возмещу вам стоимость.

– Но у меня нет денег на такси.

– Тогда я сама закажу его вам, где вы сейчас?

– В университете.

– Звоню в такси.

Минуту спустя:

– Такси будет через пятнадцать минут. У входа в университет.

– Отлично.

Перемены, произошедшие в теле Саломеи за несколько недель, поразили меня. Как будто время, которое для всех шло в обычном темпе, час за часом, день за днем, ночь за ночью, для нее пустилось вскачь. Ее лицо было по-прежнему прекрасно (мне всегда казалось, что она похожа на рисунок Данте Габриэля Россетти [36] Данте Габриель Россетти (1828–1882) – английский поэт, переводчик, иллюстратор и художник. Один из крупнейших прерафаэлитов. : довольно широкая переносица, изогнутые дугой брови, обрамляющие тень, в глубине которой горел ее взгляд, прямая, подстриженная ножницами челка черных волос), но выражение его было странным, как бы застывшим, словно что-то страшное подстерегало ее, и она не могла от этого избавиться. Она сидела скрючившись в своем кресле с ногами, укрытыми, несмотря на жару, пледом.

Меня она встретила принужденной улыбкой.

– Long time no see [37] Давно не виделись ( англ .). , – сказала она.

– Не так уж давно, – начала было я. Но она, не слушая, нетерпеливо махнула рукой.

– Не желаю слушать. Хочу, чтобы вы рассказали мне истории до конца.

Ее голос тоже изменился, словно на голосовые связки набросили вуаль. Она быстро дышала, приоткрыв рот, горячий воздух свистел между зубов, мне показалось, что я слышу пыхтенье паровой машины, но то работала кузница ее легких.

– Так что там с тем якобы убийцей?

– Он пропал… на время.

– Как это – пропал? Такие типы никогда не пропадают насовсем.

Она смотрела на меня с иронией. Я хотела было сказать какую-нибудь банальность про дождь, из-за которого может пропасть все что угодно, но мне помешал ее взгляд. Я подумала, что она знает или подозревает что-то, что мне непонятно.

– Но эта история мне не нужна, – сказала она.

Я начала обычный церемониал с того, что пошла к буфету за чашками, блюдцами, пакетиками с чаем и заварочным чайником, который привез ей из Англии отец. Я включила электрический чайник и стала ждать, стоя у окна. Сквозь тюлевую занавеску была видна пустая улица, блестящий от дождя асфальт проезжей части, зеленые насаждения. Этот прямоугольник в стене – вот и все, что Саломея могла видеть из окружающего мира. Даже небо, скрытое высокими домами, было ей недоступно.

– Быстрее!

Саломея впервые приказывала мне, однако ее голос противоречил сказанному: это был не приказ, а скорее жалоба, выдохнутая дрожащими тонкими губами.

Я уселась напротив нее, не в кресло, а на низкий стульчик, на каких обычно сидят портнихи: так я могла быть с ней лицом к лицу, сидя в то же время у ее ног. Думаю, это и есть поза сказочника, и мне очень нравилось так сидеть. Каждый раз вспоминалась старшая сестра моего отца (на самом деле она была его сводной сестрой), мы называли ее Гомо, думаю, это было настоящее имя. Когда она рассказывала свои истории, я усаживалась на пол у ее ног, а она ласково гладила меня по голове.

Правда в том, сказала я (кажется, немного напыщенно), что всему приходит конец, даже самым невероятным историям. И это было известно даже господину Чо. Потому-то он и оттягивал так долго момент, чтобы отпустить наконец странников, своего любимца Черного Дракона и его супругу по имени Бриллиантик, на другой край земли.