Жан-Мари Леклезио - Битна, под небом Сеула

Саломея слушает мою историю не дыша. Думаю, ей тоже страшно, может быть, она до сих пор и не задумывалась, что кто-то может преследовать на улице девушку, не пытаясь заговорить с ней, не подходя ближе, просто пугая ее ради собственного удовольствия. Я злюсь на себя за то, что рассказала ей все это, обманула ее ожидание. Зачем? Чтобы отомстить за уютный заповедный мирок, в котором она живет, несмотря на болезнь, в котором никогда нет недостатка в деньгах, где медсестры заступают на дежурство, сменяя друг друга строго по часам, мир, к которому принадлежу теперь и я, поскольку меня наняли, чтобы вести с ней беседы? А может, мне хочется наказать ее за то, что она вот такая – беззащитная и пахнет смертью?

– Простите, – говорю я ей, – мне не следовало рассказывать вам это. Я вижу, что моя история вам не нравится.

Ее щеки вдруг вспыхивают, глаза загораются.

– Нет, нет, Битна, – возражает она, – пожалуйста, продолжайте. – И добавляет: – Это ведь выдуманная история, правда? Такого на самом деле не бывает?

На секунду мне хочется сказать: «Вы что думаете, что я способна выдумать убийцу?» Но я беру себя в руки:

– Нет-нет, Саломея, конечно, это я все придумала, как и про мадемуазель Китти – кошку, что разносила послания, и про господина Чо с его голубями.

Я ответила не сразу, и Саломея тут же заполнила пустоту между своим вопросом и моим ответом: возможно, в глубине души ей, как и мне, хотелось верить, что все это – неправда, но в то же время она надеялась узнать продолжение, потому что во лжи всегда скрывается доля истины.

Сезон дождей наступил внезапно, на город обрушились ливни, по улицам потекли дождевые реки; я видела такое впервые, потому что в Чолладо, когда идет дождь, земля тут же впитывает в себя ручьи и лужи, но здесь, в квартале Синчхон, это было похоже на конец света. По небу катились огромные тучи, скрывавшие верхние этажи зданий, перекрестки были затоплены, из канализационных люков били фонтаны воды. Каждый день я должна была ходить в университет или на занятия иностранными языками, и для меня это стало настоящим бедствием. Зонтика у меня не было. Я упаковывала рюкзак в несколько полиэтиленовых пакетов и укрывалась как могла, под морским непромокаемым плащом, оставшимся у меня еще с юности, со времен рыбного базара. По улицам я шлепала босиком, сняв туфли и держа их в руках. Хорошо, что я выросла в деревне, – привыкла ходить босиком. А мои сокурсники то и дело спотыкались на облепленных грязью высоченных каблуках или поскальзывались в сандалиях на плоской подошве, размахивая рука-ми, словно чайки на прибрежном льду. Мне всегда нравилось ходить в дождь босой, чувствовать, как вода струится между пальцами ног, эти ощущения возвращали меня в детство. Наступивший сезон дождей дал мне передышку: сталкер исчез. Ему наверняка не нравилось мокнуть, а может, он был не так ловок, как я, и не поспевал за мной на улицах, превратившихся в стремительные потоки.

Я перестала встречаться с господином Паком, это произошло само собой, я и не думала ни о чем таком, он должен был мне позвонить и не позвонил, я обещала как-то вечером в субботу зайти к нему в книжный магазин, но вместо этого пошла одна в кино на какой-то триллер. Как будто исчезновение сталкера повлекло за собой и исчезновение моего возлюбленного. Или как будто оба они были лишь двумя ипостасями одной и той же личности: с одной стороны – властный, самовлюбленный эгоист, с другой – опасный, алчный незнакомец.

К Саломее я уже давно не заходила и не звонила ей. Всё, конечно, из-за сезона дождей. А еще из-за подготовки к преподаванию начального курса французского языка в университете. Я согласилась на эту работу, хотя платили за нее гроши. Мне предложила ее «сучка» Юн Джа. Это не очень законно, потому что у меня нет соответствующих дипломов, но я наврала ей, что долгое время жила в Африке и говорю как носитель языка. Она поверила. И потом, ее это очень устраивает, потому что они с мужем решили завести ребенка и она уже прошла кучу обследований. Конечно, в сорок лет – это последний срок, но у меня к ней нет никакого сочувствия. Во-первых, потому что она – «сучка» и такой и останется, надменной, уверенной в себе и в родительских денежках (ее отец владеет фабрикой по производству хлебцев из воздушного риса, самой крупной в Сеуле, и начинает экспортировать их в страны Африки), а во‐вторых, потому что она отдает мне только небольшую часть университетского жалованья за то, что я сохраню ее место. Я, конечно, могла бы пригрозить выдать ее, но что мне это даст? Она останется на своем месте благодаря папиным денежкам, а меня все будут считать неблагодарной «сучкой», которая предательски кусает своих. Так что я все дни торчала в университете, готовясь к занятиям и квестам, скачивая иллюстрации и популярные французские песни: Далиду, Эрве Вилара и моего любимого Алена Сушона. Это должно немного разнообразить обычный репертуар Юн Джа, которая ограничивается одним Адамо с его «Падает снег».