Геза Оттлик - Училище на границе

— У нас не кляузничают, дружок, — сказал Богнар теперь уже совсем другим голосом, и со всех сторон послышалось угрожающее ворчание. Вся спальня зашумела пугающе и зловеще, так что Богнару пришлось поставить всех по стойке смирно.

Мы простояли неподвижно почти минуту, но у Богнара еще оставались дела в умывальне, надо было раздать простыни и наволочки, и он снова оставил нас. Теперь, уже не колеблясь, я обежал ряд кроватей и направился к Петеру Халасу.

Я дотронулся до его плеча.

— Петер…

Халас сидел на корточках между кроватями рядом с каким-то остроголовым курсантом. Обернувшись, он удивленно поднял глаза. А когда увидел меня, едва заметно улыбнулся.

— Привет, — пробормотал он, не двигаясь с места, и неуверенно добавил: — Привет, Бенедек.

Его улыбка была настолько скупой, что уже исчезла с лица.

Второй парень, сидевший на корточках рядом, тоже поднял на меня глаза.

— В чем дело? — холодно осведомился он.

— Ничего, — быстро ответил Халас. Потом кивнул на меня: — Знакомый по гражданке.

Наступила короткая пауза. До сих пор я не мог ничего сказать от волнения. Теперь же, сам не зная почему, промямлил:

— Вот и меня приняли.

Сокурсник Петера снова безразлично взглянул на меня и кивнул Халасу, чтобы он нажал на резину. Они шнуровали покрышку мяча на надутой камере.

Петер, ни слова не говоря, отвернулся от меня, и я, смешавшись, так и застыл на месте. Прошло минуты две, прежде чем к моему недоумению начало примешиваться чувство обиды. Но меня словно пригвоздили к полу. Я растерянно смотрел, точнее делал вид, что смотрю на их возню с мячом. Даже немного наклонился вперед, всей своей фигурой изображая любопытство. Но зачем я так делаю, я понять не мог.

Не понимал я и того, зачем только что сказал Петеру: «Вот и меня приняли». Это были насквозь фальшивые, но мои слова. Я должен был сказать совсем другое. Должен был заржать от радости и, запросто хлопнув Петера по спине, с воплем «Хе!» или «Сиа!» глупо заскакать вокруг. Но я только смущенно и нечленораздельно произнес: «Вот и меня приняли». Почему?

Несомненно, Петер вел себя странно, даже пугающе; но мое собственное поведение казалось мне еще более удивительным. Надо бы крикнуть ему: «Проснись!», ведь у него был совершенно отсутствующий взгляд. Я смотрел на них и не смел заговорить. Вдруг остроголовый повернулся ко мне.

— Чего уставился? — раздраженно сказал он.

Халас тоже поднял глаза.

— Ты что, не понял? — сказал остроголовый. — Мотай отсюда!

Я стоял в нерешительности. Я никогда не любил драться, но при иных обстоятельствах уже вмазал бы остроголовому в морду, ведь я был рослый, сильный парень и разговаривать со мной таким тоном было рискованно. Да со мной так никто и никогда не разговаривал. Петер Халас снова улыбнулся, еще более странно, чем в первый раз, и, глядя мне в глаза, тихо сказал:

— Иди к себе… Бенедек.

Затем он снова склонился к мячу и, словно сожалея о чем-то, пожал плечами. А я и тот курсант, не двигаясь, в упор смотрели друг на друга.

Я простоял так секунды три-четыре, а потом, сам не понимая что делаю, повернулся и пошел назад к своей кровати.

Я настолько растерялся, что почти не замечал, что творится вокруг. К тому же кровать Габора Медве находилась в ряду вдоль стены, ближе к кровати густобрового Аттилы Формеша, чем моя, и, стало быть, чтоб описать происходившее, мне лучше снова обратиться к рукописи Медве.

Медве заметил, что густобрового новичка окружили трое. Двое уселись на кровать напротив и стали разглядывать его ноги.

— Как тебя звать? — спросил его третий, сонливый с виду парень.

Формеш назвал себя.

— Ну-ка, давай снимай башмаки, — спокойно сказал ему сонливый.

Он был выше Формеша, и в углах его рта виднелись две ямочки, даже когда он не улыбался. И хотя улыбался он крайне редко, эти две изящные ямочки все же смягчали или, точнее, несколько скрашивали его нахрапистое, жесткое лицо. Свои полные блеска черные глаза он прятал за густыми опущенными ресницами, чтобы скрыть свой предательский взгляд; потому-то он и казался всегда сонным.

— Ну, давай, — сказал он.

— Снимай башмаки, — подхватил другой, из тех, что сидели на кровати напротив.

— Зачем? — удивленно спросил Аттила Формеш.

Сонливый беззвучно засмеялся. По его лицу разбежались мелкие морщинки, потом они застыли и разгладились. Он не ответил, а только ждал, когда Формеш начнет снимать башмаки.

— Зачем? Зачем снимать? — вновь спросил новичок.