Геза Оттлик - Училище на границе

Я напряг зрение. Где-то там Петер Халас. Одна из колонн обходила фонтан. «Полурота!» Обогнувший фонтан взвод двинулся прямо, и, когда приблизился к зданию, вмешался новый фальцет: «Полурота!» Предыдущий голос крикнул: «Стой!» Через два шага и второй: «Стой!» Потом еще откуда-то: «Напра-во!» И вразнобой, на все голоса повсюду слышалось: вольно! вольно! вольно!

Медве пишет, что именно в тот момент он о чем-то задумался, но трескотня команд выбила мысль у него из головы, хотя думал он о чем-то важном, что-то про Триестский залив. Потом он снова ухватил нить мысли, и снова ему помешали, и ни в тот, ни на другой день он так и не додумал ее до конца.

Я думал о Петере Халасе, и мне ничего не надо было додумывать. Я и так все знал. Петер был черный как смоль парень с лицом в морщинах от неизменной улыбки и с постоянно разбитыми коленками. Он как-то показал мне мягкий, упругий ластик для пастели и приврал, что стащил его в одной лавке.

Так мы и подружились, ластик казался действительно ценной вещью, и я уговорил его еще раз пойти со мной в писчебумажный магазин «Надлер», где я тоже хотел украсть такой же ластик. Кража не удалась, вернее вместо ластика я украл всего несколько открыток, но и так стало ясно, что Халас, если и наврал мне про ластик, все равно очень смелый и веселый парень, и вскоре он стал моим лучшим другом.

Я уже говорил, что семейные нежности ни в малейшей степени не представлялись мне лицемерием или не подобающим мужчине слюнтяйством, тем не менее мне не очень-то нравилось, что дома все ласково звали меня Бебе. Но после того как криком «Бебе!» меня начал вызывать после обеда Петер Халас и мы отправлялись с ним в камышовые заросли, или в горы, или просто болтаться по улицам, это глупое прозвище перестало казаться мне глупым. Мы жили независимо, добродушно сносили ребячество взрослых и, снисходительно посмеиваясь про себя, разыгрывали для них театральные спектакли, а потом делили вырученные за входные билеты восемь крон. Деньги эти шли на самые разнообразные нужды: на кино, на колбасу, на трубку, на битый шоколад, на серийные издания детективных книжек про Ника Картера, Мистера Геркулеса, Доктора Кубба и Буффало Билла, и не только на очередные выпуски, но и на старые номера, которые можно было раздобыть на складе в одном дворе улицы Кирай. Мы располагали обширным собранием подобных книжек.

Во время десятиминутных перемен в школе, около физкультурного зала в конце коридора устраивалась толкучка. Там шла оживленная меновая торговля: за деньги, булки и мраморные шарики предлагали и покупали недостающих Бенсонов, Янина Рис Абадье, полные серии «Пальмы», Адриани Ферне Бранса, «Лизоформ» и «Браза-Борный спирт». Петер долгое время самодержавно и единовластно царил на этой бирже, и когда мы скрепили наш союз кровью, он само собой взял в пай и меня с моим скромным капиталом, так что, пока нам не надоело, мы держали рынок в своих руках.

Позади маленького клуба, в камышах озера Фенекетлен мы проложили для себя сеть туннелей и построили на воде военные укрытия и вигвамы. Еще у нас имелся настоящий утаенный револьвер, и однажды вечером мы прокрались в типографию. Мы могли бы украсть там кучу ценных вещей, но ничего не взяли, как и договорились заранее, — один из типографских рабочих был нашим добрым другом: мы не раз наблюдали через подвальное оконце за его работой. Еще у нас была отмычка к двери прачечной и лифту дома на улице Верпелети, где жила семья Петера. И я поломал там как-то замок; но я знал, что Петер меня не выдал бы, даже если бы его жгли каленым железом. И я его тоже, нельзя нарушать клятву, скрепленную кровью. Однажды из-за меня его сильно поколотил отец; я по неловкости, нечаянно надпилил у них лобзиком лакированный столик, нечаянно, но весьма основательно, а Петер взял вину на себя.

Но больше всего нам нравилось просто бродить без цели по улицам Буды. Там, где раньше был бассейн Шарошфюрдё, уже тогда построили большой отель, на улице валялись еще не поставленные батареи, да в одном месте не успели убрать строительные леса. На площади Геллерт была стоянка извозчиков, большая горбатая водоразборная колонка, стояли кадки; мирные клячи потряхивали торбами на своих мордах. Дальше шла пекарня, молочная и табачная лавка; витрина лавки ближе к празднику Микулаша [7] Микулаш — венгерский Дед Мороз. Праздник это детский. В ночь на 6 декабря детям в туфельки кладут подарки, а непослушным — розги. заполнялась красными открытками, картинками с изображением розог и чертиков; возле пекарни мы дышали запахом свежевыпеченного хлеба и наблюдали за голыми по пояс молодыми пекарями, с молниеносной быстротой орудующими в печах невероятно длинными лопатами. Мы были знакомы с улицей Кеменеш, деревьями на улице Менеши и с временами года, друг с другом и со всем миром.