Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

Лукич растерялся. Он не успел понять, чем вызвана такая реакция, но очень испугался, что сейчас Таня расплачется. Тогда, в своем кабинете, он довел ее до слез легко и непринужденно, и жалко ее не было. Женских слез он вообще-то не боялся. Был стойким к ним, как скала. На какие только лады не плакали женщины вокруг него, какие только ноты не брали в своих слезоточивых атаках. Лера рыдала артистично, старательно промакивая слезы салфеткой, чтобы не было морщин. Арина голосила по-сибирски вольно и швырялась тяжелыми предметами. Варвара захлебывалась в плаче и кружилась по их крохотной комнате в общежитии, сшибая углы на своем пути. К этому можно и нужно было привыкнуть, как к периодическим атмосферным осадкам. Лукич всегда имел при себе душевный зонтик.

Но тут захотелось избежать слез, успокоить. «Старею», – сказал себе Лукич. Но как же приятно было осознавать фальшь этой фразы, ложь такого диагноза! Дело было вовсе не в старости. Наоборот, он чувствовал, как его распирает здоровая сила, мужская снисходительность к этой девочке, покровительство и потакание ее слабостям и странностям.

– Ты откуда родом? – Он перевел разговор так же решительно, как стрелочник меняет ход поезда.

– Заметно, что не москвичка?

– Ну… Не так чтобы в глаза бросалось, но да, я сразу понял. Кстати, это комплимент. Трудолюбивая ты, аки пчела. Мне Петька рассказывал про тебя. Только у приезжих над рабочим столом может висеть собор Василия Блаженного.

– Вы с Петром Симоновичем давно знакомы?

– Да нет, каких-то полвека всего, – засмеялся Игорь.

Хорошо засмеялся, легко и искренне.

– Мы с ним в один детский сад ходили. Точнее, нас туда водили наши мамашки, отпетые подружки, – и он улыбнулся своим воспоминаниям, став вылитым шарпеем. – Дружили они как-то взасос, ненормально, как школьницы. Прямо не расставались. Все праздники у нас проходили вместе, в расширенном составе семьи. Сейчас я понимаю, что мужьям от этого кисло было, но они почему-то терпели. Я даже какое-то время думал, что у меня две мамы, а Петька мне брат. Ну и бил я его по-братски, как положено.

– За что били-то?

– За конфеты.

– За конфеты?

– Зря смеешься. Это для советского ребенка была целая тема.

– Это для любого ребенка целая тема.

– Так может говорить только молодая и глупая девица, рожденная после СССР, – сказал он мягко, как будто сделал комплимент ее молодости. – Тогда конфеты в доме были только по праздникам. Дефицит же. На Новый год нам с Петькой дарили одинаковые наборы конфет. Разумеется, их нам «передавал» Дед Мороз. Петька был тупее, ну или наивнее, он верил в чудо. А я нет, но помалкивал из какого-то детского суеверия. Вдруг разоблачу, а вместе с Дедом Морозом исчезнут и конфеты. Все-таки какая-то связь между ними была.

– Это точно, – поощрила Таня рассказчика смешливыми искорками в глазах.

– Идем дальше. Были в тех подарках шоколадные конфеты и замухрыжистые карамельки, прямо как аристократы и плебеи. Первые – наперечет, ночью разбуди, скажу какие. Две «Аленки», один «Мишка на севере», один «Золотой петушок», пара «Трюфелей», зато «Каракума» целых три штуки. Я их раскладывал то орнаментами, то в линеечку по величине. Словом, это была бесценная коллекция овеществленного детского счастья. И чтобы этих шоколадных аристократов не смущало плебейское соседство, я давился карамельками, подчищая свою коллекцию.

– Да, я так же бутерброд с икрой ем, – поделилась сокровенным Таня, – сначала обкусываю с края корочку, чтобы потом серединку съесть, где больше всего икры.

– Слушай дальше. Сейчас ты поймешь свою трагическую ошибку. Петька шел другим путем. Он быстро хомячил все лучшее и ходил с мешочком, где страдальчески шелестели карамельки. Вздыхал он при этом вполне поэтично, аки Байрон. Получалось, что я жадина-говядина, который не делится лучшим. К тому же он, зараза, еще предлагал угоститься его карамельками. Сердце наших ненормальных мамаш разрывалось от жалости к бедному и щедрому Петеньке.

Таня уже смеялась, показывая ровный ряд зубов. Игорю Лукичу почему-то представилось, как она надкусывает яблоко. Позавидовал, а заодно вспомнил, что давно не был у стоматолога.

– Идем дальше, – он отогнал тень зубного врача, – наши мамаши не то чтобы принуждали меня поделиться с этим балбесом моим шоколадным сокровищем, но всячески намекали. Взывали к совести.

– И что? Делились?

– А куда было деться? – усмехнулся он, но без былого задора. – Зато, когда в школе на уроках истории стали проходить экспроприацию, я эту тему понял легко, с лету.