Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

Но додумать эту мысль до конца секретарше не удалось. Виталий Петрович широко распахнул дверь своего кабинета и зычно произнес:

– Проходите, Татьяна, простите, что заставил вас ждать.

«Слова вроде извинительные, а голос повелительный», – отметила про себя Татьяна.

– Нам чай с пирожными, – дал он распоряжение секретарше и увлек Таню в свой уютный кабинет.

«Игорь здесь, наверное, часто бывает», – первое, что успела подумать Таня. Но тут же мысленно надавала себе оплеух и запретила думать в этом направлении. Надо было работать. Потому что чем быстрее она напишет эту треклятую книгу, тем скорее у нее появится право позвонить абоненту по имени «сыродел». Это было единственное, что ее сейчас интересовало.

Таня подготовилась к встрече как могла. Учитывая ее разобранное состояние, особых подвигов по сбору информации она не совершила. Но подвиги и не понадобились. Интернет был переполнен сведениями о светлом лике Виталия Петровича. Даже бегло пробежав глазами по экрану, можно было понять, что это глыба, гуру делового мира. Он возглавлял отраслевую бизнес-ассоциацию, рулил подразделением торгово-промышленной палаты, успевал активничать в Российском союзе промышленников и предпринимателей, выступать перед молодежью, собранной под крышей Сколкова. И еще десятки разных направлений, по которым растекалась неуемная энергия этого фонтанирующего человека. Но все это было лишь дополнительной, так сказать, факультативной частью его жизни. Ядром же всего, главным средоточием его помыслов и действий было производство мяса птицы. Это был куриный король.

И даже внешне он немного напоминал петуха. Такой же громогласный, не терпящий соперничества, с гусарской удалью опережающий конкурентов и принимающий выигрыш как естественное проявление жизни. В нем было что-то такое, что любой тамада в присутствии этого человека должен был тихо отлучиться и застрелиться в туалете. Таня почувствовала себя серенькой курочкой-наседкой, квохчущим существом, не взлетевшим выше насеста. Но в этом самоуничижении не было ни тени неприязни к Петровичу. Разве курицы могут завидовать или соперничать с петухом?

С виду Виталий Петрович был даже чуть моложе Лукича, но вездесущий интернет опровергал это. Ему было около шестидесяти лет, которые почти ровно разбивались на три периода его жизни. Сначала он, послушный и всегда опрятный, носил домой сплошные пятерки из общеобразовательной и музыкальной школ, а потом из университета, радуя маму и бабушку. Потом еще лет двадцать безуспешно пытался конвертировать эти пятерки в приличную заработную плату, работая программистом сначала на государство, а потом на приватизировавшего их контору еврея. Разницы Виталий Петрович не почувствовал. Ему не платил ни тот ни другой. Правда, государство и не обещало. А еврей обещал, но и только. Последнее объяснение по поводу полугодовой задолженности по зарплате хозяин дал на иврите, отчалив на историческую родину как раз в день выписки ордера на его арест. Жену Петровича это объяснение не устроило, и она оставила программиста, кинув на прощание сакраментальное «неудачник».

С этого момента начался третий период жизни Виталия Петровича, чуть было с горя не сдавшего в макулатуру все свои дипломы и сертификаты. Но бдительная мама и стоящая одной ногой в могиле бабушка спасли документы, за что впоследствии он скажет им большое человеческое спасибо и поставит внушительные памятники на их могилы. То ли уход жены снес дамбу его терпения, то ли слишком унизительно было рыдать на глазах тогда еще живых мамы и бабушки, но только с этого времени началось его перерождение, резкий слом траектории его жизни.

В порыве самобичевания и самоуничижения Виталий Петрович пошел к однокурснику, ставшему богатым и солидным членом нового российского общества, и попросил дать работу, за которую платят деньги. Можно экспедитором, можно шофером, можно кладовщиком. Однокурсник оказался гуманистом, а может, сохранил светлую память о совместных студенческих попойках, но, так или иначе, вместо работы шофера он предложил Петровичу место управляющего загибающейся птицефабрикой. Наших кур заклевывали дебелые американские бройлеры, фабрика балансировала на грани разорения без каких-либо радужных перспектив. Но постепенно вставала заря антиамериканских настроений. Эту волну гнал политический ветер. Петрович с его прекрасным музыкальным слухом и системными мозгами программиста-математика быстро понял, куда дует этот ветер, и выкупил птицефабрику, взяв кредит. Однокурсник был страшно рад избавиться от убыточного актива, хотя спустя годы будет давать интервью про то, как сразу почувствовал в Петровиче задатки предпринимательского гения и дал ему путевку в жизнь, оторвав от сердца свою любимую куриную флотилию.