Леонид Гартунг - Нельзя забывать [повести, сборник]

Это была одна из моих самых любимых книг — роман Г. Гарди «Джуд Незаметный».

Наступил вечер. Моросил осенний дождь. Шли тропинкой вдоль дороги со Степановки к вокзалу.

Пришли на станцию. Поезд стоял у перрона. Ирма, как человек бывалый, проверила двери вагонов. Нельзя ли отсюда проникнуть внутрь. Но все двери оказались предусмотрительно запертыми. О билетах не было и речи — никто бы их Ирме не продал, т. е. продавали и только военным и по командировочным удостоверениям. Каждый раз Ирма ездила на «штраф».

На ярко освещенном перроне — тишина и безлюдье, мы немного опоздали. Все уже успели войти в вагоны. Лишь у одного из вагонов продолжалась посадка, причем необычная: шум, крики, матерки, лязг лопат — садилась какая-то ремонтная бригада. То ли их не хотел пускать проводник, то ли произошло еще какое-то недоразумение. В общем бушевал скандал.

Ирма решительно потянула меня за рукав:

— Пойдем туда!

— Туда? — изумился я. Мне хотелось от этого места уйти подальше.

Ирма пояснила мне:

— Здесь никто не будет спрашивать билеты.

Она кратко проинструктировала меня:

— Я пройду без вещей. Ты потом кинешь их мне.

Такую тактику я вполне одобрил.

Ирма проскользнула в вагон мимо взволнованной проводницы. Вслед за Ирмой я кинул рюкзак с сырыми брюквами. К несчастью, он попал в голову проводнице. Та возмутилась:

— Это чьи вещи?

Ирма не призналась. Рюкзак лежал на полу. Проводница наклонилась к нему. В это время я бросил мешок с картошкой, и, как в кинокомедии, попал им в голову проводницы, сбил с нею форменную фуражку. Она совсем рассвирепела:

— Какой это дурак там вещи кидает?

Но я, как ни в чем не бывало, стоял на перроне — главное дело сделано: рюкзак и мешок в вагоне. Раздался гудок, поезд тронулся и ушел.

Иду домой. Вспоминаю лог, солнце, осенние березы. Какая славная девушка!

В КОНЦЕ 1943 ГОДА случилось очень хорошее для меня событие. Правда, для того, чтобы оно произошло, я абсолютно ничего не предпринимал.

Шел мимо школы, ничего не подозревая, одетый по рабочему, с топором за поясом. И вдруг слышу:

— Молодой человек!

Оглядываюсь — на крыльце школы женщина средних лет (позже я узнал, что это была директор Степановской школы Надежда Гавриловна Болтовская).

— Можно вас на минутку?

— Пожалуйста.

На улице она говорить не стала. Иду за ней в маленький кабинет с решеткой на окне. «Прежде здесь, должно быть, была кладовая», догадываюсь я.

— Я слышала, вы бывший учитель?

— Да, бывший, — подтверждаю я.

— Закончили университет?

— Да.

— По специальности…

— История.

— История, — повторила она разочарованно. — А я думала, вы сможете преподавать немецкий язык.

— Я в университете изучал французский.

Конечно, мне очень хотелось стать учителем, но не мог же я быть самозванцем. Лучше сразу отказаться. Женщина явно опечалилась. Я понимаю, что пора уходить, но почему-то медлю, может быть потому, что мне просто приятно находиться в школе. И вдруг она говорит без особой надежды на положительный ответ:

— А алгебру и геометрию не могли бы преподавать?

— Смог бы…

— А физику и химию?

— Очень даже…

— А черчение?

— Подучу.

Какое огромное спасибо сказал я мысленно своим школьным учителям, которые хорошо учили меня этим предметам!

В глазах женщины радость, почти ликование. Позже я понял, почему она так обрадовалась. Заканчивалась вторая четверть, а в школе с начала учебного года не преподавались математика, физика, химия и черчение. Не было учителей. В РОНО уже высказывалась мысль, что Степановскую семилетку надо закрывать, оставить только начальные классы, а ученики старших классов пусть ходят в городскую школу.

— Значит будете работать у нас?

— Я хотел бы…, но…

Она сразу поняла, что значит «но» и торопливо заверила меня:

— Это, я уверена, мы уладим. Не беспокойтесь…

Затем деликатно осведомилась:

— А как у вас с питанием?

— Берем в столовой обед…

Она продолжила:

— А картофель есть у вас? Школа могла бы вам выделить из своего фонда.

— Картошки у нас нет. Покупаем, но цены, сами знаете…

Я считал, что речь идет о двух-трех ведрах картошки (которым мы были бы безмерно рады), но Болтовская ошеломила меня:

— На первых порах мы могли бы дать вам тонны полторы, две… Это вас устроит? А если не хватит, можно будет еще…

От волнения я не могу членораздельно говорить, киваю утвердительно, мычу:

— Вполне.