Элизабет Страут - И снова Оливия

— Документальный фильм, — не без раздражения поправила его Лайза. — И это не о сексе, папа. Я не проститутка, папа. Я не занимаюсь сексом с этими мужчинами, к твоему сведению.

— Не понимаю. — Этель потерла висок, встала, огляделась и опять села. — Ничегошеньки не понимаю.

Фергюс готов был повторить эту фразу, однако ему полегчало — пусть лишь слегка, — когда он услышал, что между Лайзой и клиентами секса не бывает, но он продолжал стоять на своем:

— Что значит — не о сексе? Конечно, о сексе, Лайза. О чем же еще?

— О разыгрывании ролей. В соответствующих костюмах. — Судя по интонации Лайзы, она старалась изо всех сил сохранять терпение. — Если бы вы посмотрели фильм, узнали бы для себя кое-что новое. Лори вот посмотрела.

— Он у тебя с собой? — спросил Фергюс.

— Да, на диске. Я не настаиваю, просто говорю, что если бы вы посмотрели…

И вот поздней ночью, глядя на него все с той же грустью, Лайза сказала:

— Иди спать, папа. Зря я вам рассказала. Не надо было. Но я подумала, когда фильм выйдет на экран… словом, пусть лучше вы узнаете это от меня, чем от других людей.

— Ты не занимаешься сексом с этими мужчинами? — спросил Фергюс.

— Нет, папа. Нет.

Фергюс попятился к порогу:

— Спокойной ночи.

— Сладких снов, — ответила Лайза.

Фергюс оторопел: какие уж тут сладкие сны.

Проспал он допоздна — ночью еще долго не мог заснуть, — а когда проснулся, с кухни доносились голоса Лайзы и ее матери. Опустившись на колени, он вытащил из-под кровати чемодан, в котором хранилась его форма солдата Гражданской войны. Кепка помялась, и Фергюс кулаком кое-как расправил тулью, китель и брюки тоже были помятыми: он забыл отнести форму в чистку, где ее отглаживали.

— Да бог с ней, — пробормотал он себе под нос.

Надел форму, специальной щеточкой попытался загнуть кончики усов, потом отправился в ванную, брызнул на усы спреем; капли, попавшие в глаза, больно щипали.

Войдя на кухню, залитую солнечным светом, он сказал дочери «доброе утро», и она улыбнулась ему:

— Привет, пап.

Фергюс положил себе каши и понес тарелку в столовую, а затем сделал то, чего не делал никогда, — сел за стол там, где обычно сидела Этель по свою сторону от желтой липкой ленты, так ему было лучше слышно, о чем женщины разговаривают. Но говорили они о кухонных полотенцах. Надо же, полотенца! Лайза сказала, что хочет поехать в магазин на окраине города, где продают очень хорошие кухонные полотенца, и Этель промямлила нечто вроде «окей, я тебя отвезу». Доев кашу, Фергюс вернулся на кухню, помыл тарелку и сказал Лайзе, что уходит и его не будет до вечера.

— Желаю тебе хорошо провести время, — ответила Лайза.

Ей вторила Этель:

— Скажи отцу, я желаю ему удачного дня.

Фергюс несколько удивился и попросил дочь передать матери «спасибо».

Но пожелание Этель не сбылось. Выведя пикап из гаража, он уложил походную палатку в багажное отделение и, добравшись до парка, обнаружил, что все уже на месте; мало того, еще не встав на тормоз, он расслышал выстрелы. На этот раз солдаты были одеты в разномастную форму и число их поубавилось. Фергюс вынул палатку из багажника и подошел к Бобу Стерджесу. Поздоровавшись, тот указал ему место, где поставить палатку в ряд с другими, и Фергюс успел вспотеть в своей «настоящей» форме, пока натягивал эту чертову палатку. Он не мог перестать думать о Лайзе. Вспоминал ее ребенком, школьницей, возвращавшейся домой после уроков. Она всегда была веселой девочкой, не в пример обидчивой Лори, та была горазда подуться.

Один из мужчин — Фергюс запамятовал его имя — варил что-то на крошечной решетке, установленной над костерком, и Фергюс, взяв свой кофе — он сжульничал, помолов зерна заранее, — прихватил жестяную кружку и подошел к нему.

— Привет, Фергюс!

Фергюс, чувствуя себя дурак дураком, сварил кофе, налил этому человеку и наконец вспомнил, как его зовут, — Марк Уилтон.

— Маловато сегодня ребят, — сказал Марк, и Фергюс согласился.

Солнце палило; они устроились в тенечке под дубом, но в большей части парка не было и намека на тень. Дубы и клены — словно горстка пятнышек на ярком фоне, и внезапно Фергюс припомнил, каким был парк в его детстве, тогда здесь росли вязы, и листва у них была такой густой и такой плотной, что, казалось, она накрывала собой весь парк. Трава тоже была зеленее, а сейчас изрядная часть парка превратилась в грязный пустырь, где дважды в неделю торговали фермеры с прицепов, которыми они и загубили растительность.