Элизабет Страут - И снова Оливия

— Я боюсь, что меня отправят за мост.

Оливия прекрасно понимала, о чем она.

В тот день они обменялись запасными ключами от своих квартир, и было решено, что каждое утро и каждый вечер они будут наведываться в квартиры друг дружки, проверять, все ли в порядке, и тихонько удаляться. К удивлению Оливии, в первый же вечер она ощутила себя в такой безопасности, когда услышала, как Изабель отпирает дверь в восемь часов и затем входит в ее квартиру. Оливия помахала ей, Изабель помахала в ответ и ушла. С тех пор у них так и повелось: Оливия в восемь утра проверяла, все ли хорошо с Изабель, а та в восемь вечера являлась с проверкой к Оливии. Они почти не разговаривали, ограничиваясь приветственными жестами, и обе таким положением дел были весьма довольны.

В очередной раз поутру Оливия открыла дверь в квартиру Изабель — немножко раньше обычного, поскольку проснулась ни свет ни заря — и уже собралась гаркнуть: «Это всего лишь я!» — как услышала голос Изабель и попятилась к двери, решив, что Изабель не одна.

Но вдруг Оливия услыхала, как Изабель говорит тоненьким детским голоском:

— Мамочка, по-твоему, я хорошая девочка?

И тут же переключается на уверенный голос взрослого человека:

— Да, золотце. По-моему, ты ужасно хорошая девочка. Я серьезно.

Опять детским голосом:

— Хорошо, мамочка. Я так рада. Я стараюсь быть хорошей девочкой.

Взрослый голос:

— И вполне успешно. Ты очень хорошая девочка.

Детский голосок:

— Мамочка, я хочу принять душ.

Взрослый голос:

— Хорошо, золотце. Можешь идти под душ.

Детский голос:

— Правда могу? Потому что иногда я боюсь, а вдруг я упаду, мамочка, или еще что.

Взрослый голос:

— О, я понимаю, солнышко. Но все будет в порядке. Можешь принимать душ.

Детский голос:

— Ладно, мамочка. Спасибо, мамочка. Ты ужасно добра ко мне.

Оливия увидела, как Изабель двинулась в сторону ванной. Дверь Оливия закрывала очень тихо, так старалась не шуметь, что у нее спина взмокла, и вздрогнула, когда щелкнул замок; постояла в коридоре — вскоре раздался шум воды, и Оливия вернулась к себе.

Опустилась в глубокое кресло у окна, в голове у нее звучали два разных голоса Изабель. Мурашки пробежали по рукам Оливии. Эта женщина — шизофреник? Оливию охватил страх, инстинктивный, вопреки разуму. Может, Изабель просто впадает в детство? Оливия ощутила озноб в ногах.

Днем, когда они сидели в ее квартире, Оливия сказала:

— Я часто думаю о моей матери.

— Правда? — оживилась Изабель, а когда Оливия не ответила, спросила: — И что ты надумала?

Оливия пожала плечами:

— Вряд ли я когда-либо нравилась моей матери. Вероятно, она меня любила, но не знаю, нравилась ли я ей.

— Ой, Оливия, это печально, — сказала Изабель.

И Оливия взяла быка за рога:

— А как насчет твоей матери, Изабель? Расскажи поподробнее, какая она была.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Изабель.

— О-о, она меня любила. Но знаешь, Оливия, я разочаровала ее. Своей столь ранней беременностью — она тяжело это переживала. А потом умерла. Я сильно горевала, Оливия, и до сих пор горюю. Как бы мне хотелось, чтобы она жила долго-долго, чтобы увидела Эми взрослой, такой хорошей и умной, и узнала, что ее внучка стала врачом, а я вышла замуж за Фрэнка. Тогда бы ей полегчало, моей маме.

— Скорее всего, — сказала Оливия. — Но жизнь есть жизнь, и мы ничего с этим не можем поделать.

— Не можем, — согласилась Изабель. — Это верно. Но в последнее время я очень скучаю по ней. Почему-то именно в последнее время. Иногда я разговариваю с ней, а она мне отвечает — моим голосом, конечно. Но так, как она говорила со мной, когда я была маленькой. — Изабель медленно покачала головой; очки ее сверкали, отражая свет, когда она взглянула на Оливию: — Эти разговоры утешают меня. Наверное, это как-то связано с моим собственным материнством, ведь я думаю, что не была для Эми такой уж хорошей матерью. Ну, об этом я уже говорила.

Когда Изабель ушла к себе, Оливия глубоко задумалась. Выходит, Изабель не шизофреничка и в детство она не впадает. Она просто скучает по матери и призывает ее из небытия, имитируя то свой детский голос, то материнский. Оливия долго сидела в кресле у окна. Колибри примостилась на шпалере, потом прилетела синица. Перемалывая в голове то, что поведала ей Изабель, Оливия, смущаясь, позвала: «Мама?» Прозвучало глупо. Ее собственный голос, голос восьмидесятишестилетней женщины, произносит это слово. И она не могла отвечать голосом матери. Хоть тресни, нет, только не она.