Он набирает теплой воды в ведро и идет поить лошадь. Животина фыркает и расплескивает воду, учитель сердится и кричит на лошадь, выливает воду, собирает оставшееся сено и относит в сани.
Они уезжают после обеда, уже в сумерках.
Мария, провожая их, суетится, что-то объясняет, жалуется. Они садятся в сани, набрасывают на себя попону, дети прощаются, и Карл открывает ворота. Сассь выглядывает из окна кухни.
— Что ты вышел так легко одевшись? — корит Кристина Карла, который стоит без шапки, в одном пиджаке.
Поммер направляет лошадь к торговому двору — взять свои чернила, мел, тетради; он укладывает пакеты в сани и едет за школьной доской, которую помогает вынести ему живой остроусый человек. Доска большая, пока-то ее уместишь на санях. Наконец Поммер находит выход, привязывает доску сзади, к спинке, так что ездоки теперь сидят будто за большим черным щитом.
Поммер тяжело опускается в сани. Начинается путь домой.
— Поспеем часам к десяти-одиннадцати, — говорит Кристина из глубины своей шубы. — К Лидии не поспели.
— В другой раз…
— Мужа Марии тоже не видели…
— На железной дороге все по часам…
— Да я не к тому. А все же мог бы перекинуться с нами словом-другим. Мы приезжаем так редко, — произносит Кристина. — Да уж, должность казенная, кто знает.
Разговаривая так, они выезжают по Рижскому большаку из города, мимо трактира Тамме. Возле дороги шуршат на ветру дубовые листья.
Надо бы посадить в Яагусилла дуб, это почему-то никогда не приходило ему в голову. Вернее, даже два дуба — один себе, другой сыну на память, — думает Поммер.
Он размышляет, где бы лучше всего посадить. Дуб вроде не сочетается с другими деревьями. Что ему делать среди лип, черемухи и сирени? Дуб — дерево гордое, его место на просторном одиноком холме, посреди поля, в одиночестве. Поммер мысленно оглядывает весь школьный участок, но ни одно место в Яагусилла не остается надолго перед его мысленным взором.
— Как ты думаешь, Кристина, где бы нам посадить дома дубы? — обращается он к жене, которая закрыла лицо платком. Ветер повернул на запад и дует сбоку, доска сзади совсем не спасает от него.
— Не знаю, есть ли на нашей земле такое место, где будет расти дуб…
— Может, за баней?…
— Тогда придется загородить его от животных.
— Поставить хорошую изгородь, — говорит Поммер.
— Я не раз думала, почему ты выстроил баню посреди двора, старая была у ручья.
— Там хорошо было строить. Свод погреба как раз фундаментом стал. Не надо было делать новый.
Как раз сейчас, когда Поммер пытается углубиться в мыслях в запутанную судьбу дочери и напрягает голову, лошадь ступает сама собой и дует ветер, донося запахи только что наступившей оттепели, — мимо них проезжают сани без спинки, на санях трое мужчин, сбившихся в кучу, их головы выглядят яйцеобразными из-за шапок, завязанных под подбородком; они с явным интересом оглядывают путников. Их взоры даже в сумерках какие-то подозрительные, злые, пронзительные. Поравнявшись, один из проезжих машет вожжами, и сани, скрежеща по камню, скрываются в темноте.
Супружеская чета в недоумении. Что высматривали у них проезжие? Очень сомнительные люди… Ни Поммер, ни Кристина не произносят ни слова; женщина сидит в теплом гнезде как несушка, учитель сопит. Темнота окружает их, как пепельно-серая кошка, мягкая и настороженная; по бокам и впереди чернеют рощи, разбивая беловато-серую мутную равнину. В отдалении мелькают одиночные желтые огоньки. Там хутора, угрюмые, насупившиеся, они пытаются убежать от самих себя и от своей судьбы. Ветер пробегает между ними по прямым санным путям, словно единственный курьер, разносящий вести ни от кого и ниоткуда.
Это ночь ранней зимы, когда все умерло, все спряталось в себе, когда не мерцает ни малейшей надежды, ни даже надежды на надежду.
Маленькая, будто из картона, лошадь, картонные сани и картонные путники едут извилистым путем.
— Повернем назад, — вдруг говорит Кристина.
— Куда?
За поворотом дороги роща. Подъехав поближе, они видят тех самых людей, которые недавно обогнали их. Переговариваются между собой тихим голосом. Лошадь стоит под деревом. Что-то ожидают…
Место удобное, с одной стороны роща, с другой — открытый луг, хутора далеко, не виднеется ни огонька. Ни одна собака не залает, если…
Поммер копошится в одежде и вытягивает финский нож в ножнах, который всегда у него на поясе, и дает его Кристине.
— Помилуй, господи!
Читать дальше