Матс Tpаат - Сад Поммера

Мария усаживает родителей возле плиты — согреться. Деревенские стесняются и жмутся, будто они не у своей родной дочери, а у какой-то чужой женщины. Кристина не решается снять тяжелую, давящую на плечи верхнюю одежду, наконец она по настоянию дочери раздевается, но по-прежнему чего-то стесняется. Поммер расспрашивает внучонка, который с любопытством, большими глазами смотрит на деда и бабушку.

Мария насыпает в кофемолку горсть цикория и немного кофейных зерен. Скоро согреемся, пусть отец с мамой чуть-чуть подождут.

Телеграфист сказал, что Анна поступила совсем некрасиво. Где это видано, чтобы в порядочной и уважаемой семье случилось такое, чтобы молодая девушка наложила на себя руки. На работе у него могут возникнуть неприятности. Нехорошо, когда среди родни происходят подобные вещи…

Кофемолка трещит в руках дочери. Не кофе же пить приехали мы сюда, думает Поммер. Но Мария говорит и говорит, слова ее будто поток, прорвавший плотину. Боже праведный, что же теперь станет с бедной Анной! Нужно же ей было натворить такое! Да и муж сказал, что он сам не знает, что ему теперь делать, чтобы загладить эту историю. Начальник, правда, вежлив и доброжелателен, но, глядишь, и он посмотрит косо. А сослуживцы, соседи по дому и прочие… Зачем она это сделала?

Вода закипает на плите в кофейнике. Мария встает и вынимает из кофемолки ящичек.

Муж ест не все, съел бы, да здоровье в последнее время пошаливает. Да еще и эта неприятность! Сумасшедшая девчонка, что ей взбрело в голову! Кто разберется в этой истории? Вот и здесь, через два дома в сторону реки, на их улице, повесился девятнадцатилетний молодой человек — и все из-за девчонки. Два раза грозился, что наложит на себя руки, если она не выйдет за него, вот и…

Кристина молча сидит у теплой плиты, Поммер слушает жалобы дочери, ожидая минуты, когда можно будет вставить слово. Но ему это не удается.

Муж? С ним тоже свои заботы. Попробуй-ка два дня подряд кормить его одним и тем же блюдом, попробуй разогреть ему что-нибудь вчерашнее, сразу — скандал! Вот и выискивай в поваренной книге, что приготовить. Да и что там найдешь — все старое; а если и найдешь, опять беда — на рынке все так дорого, с ума сойти.

Так говорит Мария обо всем вперемежку, без какой-либо связи: о начальнике мужа, о ценах на рынке, о покушении на самоубийство, а Кристина сидит, безмолвная и озабоченная, и все думает о младшей дочери.

Наконец Поммеры пьют обжигающий губы кофе. По крайней мере, отогреют озябшие в дороге руки и ноги.

Сассь разглядывает и ощупывает тулуп дедушки, он большой и холодный. Мальчик залезает головой в рукав висящего тулупа и какое-то время стоит в прохладной темноте, вдыхая запахи шерсти, зимы и сена. Когда же он пробует вытащить голову из тесного рукава, приключается беда, голова застревает. Сассь барахтается и размахивает руками. Вешалка обрывается, и тулуп падает на мальчика, окутывает его Сассь испуганно копошится, но это не помогает, и он плачет тоненьким голоском. Он — как щенок, заблудившийся в высокой ботве картофеля.

Мария выбегает в прихожую и всплескивает руками. Всюду поспевай, стоит только повернуться спиной, как обязательно что-то стрясется. Давно ли Сассь стянул на себя с плиты кастрюлю с кипятком, и сейчас еще у него ожоги на животике.

Старики выпили кофе.

Они спешат.

Самое главное, конечно, Анна.

Кристина закутана в черно-серый клетчатый платок, на ногах у нее башмаки со шнуровкой. Учитель идет рядом с женой уверенно и тяжело, как заправский мужик. Очки он сунул за пазуху, боится, что они замерзнут В конце концов он видит и так, да и на что особенно смотреть-то!

Они идут по Замковой улице на Тооме.

На этот раз ветер дует в спину. Порывы его вскидывают крутящуюся снежную пыль с сугробов, словно белый пар. И все же у Кристины такое чувство, будто ветер дует ей прямо в лицо. И что она одна-одинешенька на плоском холодном поле, вдалеке от освещенных построек, что нечего надеяться на приют. Навстречу им идут деловитые, спешащие люди, едут сани с поднятым верхом, и все обычное и будничное, что окружало ее дома, дорогой и у Марии, вдруг отступило, рассеялось и пропало, она стоит с глазу на глаз с призрачной неизбежностью, из которой нет выхода.

Поодаль, между деревьями, виднеется здание с высокими окнами. Улица перед клиникой пуста, лишь какой-то господин, в пенсне и в высокой шапке, входит в парадное. Поммер, подавляя возбуждение, смотрит на деревья, на развалины и на клинику и говорит жене тихонько, доверительно, чтобы не услышали прохожие: