Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

У нее был парень, но через несколько дней она сказала, что я тоже ее парень. И она сказала это и своему парню, своим друзьям. Все улыбались, ее парень спокойно отнесся к этой новости, и, честно говоря, я тоже спокойно отнесся к тому, что он — парень моей девушки.

Если я правильно помню, ее звали Федерика. У нее были веснушки на лице, на плечах, на руках, на ногах. В нашем городе, как мне казалось, девушек с веснушками не было, и я решил, что девушки с веснушками появляются только летом или что все они из Неаполя, потому что она была из Неаполя.

Однажды Федерика, не предупредив меня, спросила мою мать, можно ли мне вечером пойти с ними в кино. Мать разрешила, но то, как она это сделала, мне, откровенно говоря, не понравилось: она сказала, что разрешает мне это в порядке исключения и что поручает меня Федерике. Наспех поужинав, я схватил джемпер, который мать велела мне надеть. Я боялся ослушаться ее, боялся, что они не станут меня ждать, если я опоздаю.

Готовый намного раньше назначенного времени, я сидел во дворе на парапете, пока они не пришли. На Федерике был джемпер, завязанный на талии. До этого я видел ее только на пляже, и, одетая, она была еще красивее. У ее парня тоже был завязанный на поясе джемпер. И тогда я тоже завязал джемпер на поясе. Нас было много. Моя мать смотрела на нас с балкона, и я знаками показывал ей, чтобы она ушла, но она осталась на балконе.

Мы вышли на улицу все вместе. Я был в приподнятом настроении, был в компании парней старше меня, и каждому из них хотелось, чтобы я шел рядом с ним. Но когда меня звала Федерика, я бежал к ней. Дорога до открытого кинотеатра была длинная, однако казалось, что время летит слишком быстро: я хотел, чтобы мы шли и шли. Уже не помню, какой фильм мы смотрели, помню только, что в кинотеатре под открытым небом было очень холодно. Моя мать оказалась права. Начиная с какой-то минуты я почувствовал страшную усталость, преодолеть которую мне не удавалось. Я сделал над собой огромное усилие, чтобы не заснуть.

К счастью, мне это удалось. Фильму не было конца, но я выстоял в борьбе со сном, собрав все силы, какие у меня были и каких не было. Но в это время мы вышли из кинотеатра, и я понял, что нам предстоит долгий обратный путь.

Они смеялись, обменивались шутками, бежали. Федерика шла в обнимку со своим парнем, но не забывала и поглядывать ободряюще на меня, улыбаясь и призывая взглядом не отставать. Но я еле держался на ногах и только спрашивал: «Сколько еще идти?» Я отставал, и они вынуждены были ждать, пока я их догоню. И когда я уже почти остановился, Федерика опустилась передо мной на корточки и спросила: «Хочешь спать?» Я ничего не ответил: мне казалось глупым врать и одинаково глупым говорить да. Тогда Федерика сказала своему парню: «Посади его сюда, я его понесу», — и показала себе на плечо. Он ответил, что может понести меня сам, но Федерика не согласилась. Я продолжал говорить, что не хочу спать, но они меня не слушали. Всех настойчивость Федерики развеселила. Ее парень подхватил меня под мышки, и в ту же секунду я оказался высоко наверху, над головами у всех, и опустился на плечи Федерике, которая схватила меня за ноги. Все зааплодировали, наперебой спрашивая меня, доволен ли я, и все вместе мы двинулись дальше. Они внизу, а я на плечах у Федерики. На вопрос, доволен ли я, я не ответил, потому что готов был умереть от стыда. Неожиданно я понял одну простую вещь: если я наверху, значит, я намного меньше, чем считал себя сам.

Когда мы оказались под нашим балконом, моя мать, скрестив руки, стояла у окна. На лестнице она взяла меня у Федерики, и, пока несла в кровать, я шепнул ей на ухо, что хотел бы провалиться сквозь землю. Не знаю, услышала ли она меня, но, по-моему, нет.

Все это я помню смутно, как будто был бы рад забыть этот вечер и как будто невозможно забыть картину, какой я вижу ее сегодня: маленький ребенок на плечах у веснушчатой девушки, я смотрю на мир сверху и вижу ее мягкие волосы и слышу их запах. Но все это становится смешным, потому что я смотрю вперед и жду, когда же мы наконец придем.

Когда в конце лета мы вернулись в город, длина улиц оказалась той же, какой я видел ее всегда и вижу по сей день. Унизительных положений хватало и потом — порой даже более унизительных. Но невыносимая горечь, подобная той, что я испытал в тот вечер, сидя на плечах у Федерики, дается испытать раз в жизни. Чувство горечи бывает и более сильным, бесконечно долгим, беспощадно мучительным. Но минута, когда ты вдруг понимаешь, что жизнь, какой она рисовалась тебе, недостижима, никогда уже не повторится.