Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Когда я дома слушаю музыку и очередь в один прекрасный момент доходит до прекрасной по-настоящему песни, мне хочется, чтобы вместе со мной ее послушал еще кто-нибудь. Я встаю, ставлю ее с начала и с мнимым микрофоном в руке делаю вид, что пою ее на чьем-нибудь празднике, юбилее или в узком кругу. Я как бы посвящаю ее другу, женщине, в которую влюблен, дочке, жене. Я представляю себе и музыканта, аккомпанирующего мне, воображаю, как мы репетируем накануне, ищу по возможности низкую тональность, помогающую мне не слишком фальшивить. И под звуки песни уверенно пою сам, закрыв глаза и представляя себя там, где в эту минуту мне бы хотелось быть. Иной раз (почти всегда) перед тем, как поставить песню, я говорю несколько слов о ней и посвящаю ее определенному человеку. И затем начинаю петь, и при этом мой голос нередко прерывается от волнения.

Но на самом деле ничего подобного ни разу со мной не было. И думаю, никогда не будет.

К счастью.

Ночь, когда раздался телефонный звонок и мне сказали, что у Мэджика Джонсона СПИД.

Накануне отъезда все равно куда — в Гонконг или в Витербо — у меня начинается истерика. Я кричу на всех подряд, злюсь по любому поводу, швыряю на стол все, что попадется под руку. У меня нет ни малейшего желания ехать. В ночь перед отъездом я не сплю, думая обо всех природных катастрофах, которые могут произойти в мире и оправдать необходимость отложить отъезд.

Когда говорят: «Да, стоит действительно недешево, зато долго служит».

Каждое утро, проводив сына в школу, я сажусь за работу. Включаю компьютер и часами пишу. Пишу и чувствую себя одиноким, все более одиноким в надежде, что раздастся телефонный звонок, что кто-нибудь мне позвонит — все равно кто. Жду, чтобы меня отвлекли, и тем временем продолжаю писать.

Если же никто не звонит, звоню кому-нибудь сам.

Ты ложишься в постель и сразу чувствуешь, что она плохо застелена. Простыни в складках, и стоит тебе повернуться, как ноги оказываются открытыми. Выход один: встать и перестелить постель, но тебе лень.

Влюбленные, которые делают татуировки с именами друг друга. И они же много лет спустя, кричащие от боли, когда им сводят татуировки.

Все дома были белыми, а песок на казавшемся бескрайним пляже почти черным. Таким мне запомнилось место, где мы проводили каждое лето в моем детстве.

Все лета были похожи одно на другое, сначала с ведерочками на берегу, а потом с нырянием в волны, с кренделями, которые мы жадно уплетали под тентом, обреченные на мучения из-за неминуемых последствий — часа два без купания, и единственной возможностью хоть немного сократить это время было замучить взрослых нытьем, пока они не смилостивятся наконец: «На полный желудок купаться вредно, но уж ладно, купайтесь». Это было похоже на наши вопросы в машине «Когда же мы приедем?», которые мы задавали, даже понимая их бессмысленность, но удержаться не могли.

Ветер над шале, когда мы смотрели, как взрослые играют в карты, сосредоточенные на игре, молчаливые. Сухой стук мячика после удара игрока в настольный футбол, музыкальный автомат, игравший две, максимум три песни, потому что все выбирали только их. Запах и скрип соли на коже, когда мы сгибали руки или ноги, а принимать душ мы упорно отказывались, потому что нам нравился запах засохшей под мышками соленой пыли. Нестерпимый голод по вечерам. Всегда добрый голос матери, говорившей «Наконец-то проснулся», когда я входил в кухню и молча садился в ожидании, когда она подаст мне завтрак.

Все лета были похожи одно на другое и длились бесконечно, так что наступала минута, когда я терял счет дням. Но последние дни были прекрасными: мы готовились к отъезду, считали последние купания, и последние крендели, и последние песни и потом садились в машину и возвращались в город, где все, казалось нам, изменилось, потому что мы не узнавали знакомые улицы, магазины. Невероятно, но так повторялось из года в год: мы мерили взглядом длину улиц, и всякий раз они казались нам короче, пусть немного, но короче, и это было безошибочным знаком того, что мы выросли. Город уменьшался.

Затем наступило лето не такое, как раньше. Я увидел девочку, которая была старше меня, намного старше. Она улыбалась мне из-под своего зонта, спрашивала, как меня зовут, садилась рядом под моим зонтом, а однажды засмеялась так весело, что я понял: это я ее рассмешил. В результате я стал просыпаться с мыслью бежать скорее на море, потому что там была она. Когда я приходил, она обнимала меня, целовала в щеку, иногда клала мою голову к себе на плечо, и я чувствовал ее запах — непонятный мне запах, который, казалось, был придуман только для ее кожи.