Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Когда рестораны после названия пишут «с 1972 года» или «с 1983 года».

К этому времени я уже успел родиться. А во втором случае уже был взрослым.

В Риме, куда бы ты ни обратился с просьбой починить что бы то ни было, качают головой и говорят, что ремонт невозможен.

Получается, что в Риме любая сломавшаяся вещь останется сломанной навсегда.

Сын, за которым я заехал к концу занятий секции легкой атлетики, поделился со мной новостью: Беатриче сказала ему, что его любит Людовика. И в моем присутствии решительно повернулся к Людовике и спросил:

— Ты правда меня любишь?

— Да, — ответила Людовика.

Андреа пять лет.

Людовике тоже.

И столько же Беатриче.

Когда я, переодев Андреа, сказал ему, что нам пора ехать, он показал мне на Людовику и похвастал: «Она меня любит». При Людовике, которая посмотрела на меня, как бы говоря: «Да, а что? Есть проблемы?» И, правильно оценив ситуацию, я сказал:

— Очень мило. А теперь нам пора.

Я держал куртку, чтобы дать сыну вдеть руки в рукава, когда он попросил меня подождать, пока они не поцелуют друг друга в губы. Людовика снова посмотрела на меня, как бы говоря: «Да, а что? Есть проблемы?»

На этот раз проблемы у меня действительно были.

Я растерялся. Я не знал, кричать ли караул, зовя на помощь других родителей, или делать вид, что этих детей не знаю, или, наконец, пользуясь реакционным педагогическим методом, объяснить обоим, что так не делают, а то и, прибегнув к еще более реакционному методу воспитания, отшлепать их. Либо сначала объяснить им, что так не делают, и потом отшлепать. Либо отшлепать хотя бы сына, на что я имел большее право.

Да, у меня проблемы. Детям по пять лет, и они не должны целоваться в губы. И я не знаю, как им это объяснить. А может, махнуть на них рукой и пусть сколько угодно целуются в губы, правильно это или неправильно в их возрасте.

Но они не должны об этом говорить.

И главное, не должны говорить об этом в первую очередь мне.

И главное, не должны говорить об этом перед тем, как поцелуются.

В крайнем случае пусть сначала целуются и говорят мне об этом потом, когда я уже не могу ничего сделать.

Я оглянулся по сторонам, опасаясь, что кто-то все слышал и смотрит на родителя, который ждет, пока двое пятилетних детей поцелуются в губы, чтобы отвезти домой одного из них (а то и обоих, если девочка решит переехать к мальчику). Но никто ничего не видел, и никто не смотрел в мою сторону. Это меня немного успокоило.

Тем временем Андреа и Людовика убегают и скрываются за забором. Я нахожу это непростительным. Не знаю, чего они больше заслуживают — наказания или снисхождения, но что меня по-настоящему приводит в бешенство, так это положение, в котором я оказался. Зачем он сказал мне, чтобы я ждал, пока они поцелуются? Зачем? Неужели они не могут поцеловаться в другой день, когда за ним заедет мать или бебиситтер?

Я в растерянности. Нетерпеливо хожу взад-вперед и, не выдержав, начинаю кричать: «Андреааа, хватит, пора ехать! Андреааа, нас ждет мама!» Понимаю, что нехорошо мешать человеку целоваться. А что подумает про него Людовика? Да сколько же можно целоваться в пять лет! Озабоченный, продолжаю звать сына.

Наконец Андреа и Людовика показываются и бегут ко мне.

— Папа, там столько людей ходит, что мы не можем поцеловаться. Подожди еще, — просит Андреа.

Хмурый взгляд Людовики как бы вопрошает: «Есть проблемы?»

— Как это подожди? — взрываюсь я.

Но они уже снова скрылись за забором. Я замечаю, что чешу в затылке, продолжая кричать:

— Хватит! Пора домой! Пора ужинать!

Эти слова не имеют смысла. На самом деле я хочу и должен кричать совсем другое, а именно: «Вы дети, вам по пять лет, и вы не должны целоваться в губы! В любом случае я не должен знать, что в эту минуту вы целуетесь в губы! Какого хрена ты мне сказал, чтобы я ждал, пока вы будете целоваться?»

Наконец они снова появились — на этот раз довольные, возбужденные. Людовика тут же побежала к кому-то, стоящему поодаль. Я было подумал, что надо побежать с ней и извиниться перед этим кем-то, но сразу понял, что если никто ничего не знает, тем лучше. Взбудораженный Андреа сообщил мне, что сначала она поцеловала его сюда (между носом и верхней губой), а потом сюда (в губы). И, сказав это, счастливый, быстро побежал от меня. Когда я догнал его, он сказал, что расскажет то же самое всем членам семьи и бебиситтерше, но только нам, и больше никому.

— Прошу тебя, больше никому ни слова, — предупредил я.