Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Что касается меня, то я, считай, почти вышел из игры. Говорю «почти» из чистого суеверия. Недавно я отправил ей эсэмэску, которую вполне можно было не отправлять, потому, быть может, что это был ответ Альбе на эсэмэску, которую Альба не писала, да и не думала писать. «Должен тебе сказать, — писал я, — одну неприятную и в то же время приятную вещь или вещь приятную и в то же время неприятную. Я не перестаю думать о тебе. Ты говоришь, что любишь меня, что думаешь обо мне, что скучаешь. Но любить и желать друг друга — это нечто конкретное. Следовательно, хватит, баста. Я устал от той части меня, которая думает о тебе. Она мне не нравится, эта моя часть, я ее терпеть не могу и на этот раз хочу ее победить. Мне очень жаль».

Избегая излишней патетики, я не написал «прощай». Но это было прощание. Это выглядело так, как будто я бросаю ее, тогда как на самом деле она сама бросила меня, и бросила давно.

Альба ответила мне через несколько дней. Она написала «ок». И больше ничего. Я тут же позвонил ей и кричал по телефону, что никто не имеет права отвечать «ок» на такое горькое письмо, что я страдаю, и, немного подумав, добавил, что надо быть последней тварью, чтобы на это наплевать. Она не должна быть столь безжалостной.

— Ок, ты прав, я ошиблась, извини, — сказала она. И положила трубку.

Теперь я, когда позволяет время, еду на улицу Бранка и сижу там за столиком перед баром или гуляю взад-вперед. Иногда встречаю кого-нибудь из тех, кого рад видеть. Мы с удовольствием болтаем о том о сем до тех пор, пока один из нас нечаянно не произнесет слово «Альба», и тут мы загораемся на несколько минут, чувствуя себя сообщниками в мире, которому мы не нужны. Мне говорят, что интерес к Тестаччо в последнее время падает, что этот район потерял свою притягательную силу. Альба все чаще переходит мост, и похоже, что теперь уже некоторые мужчины с Порта Портезе и с улиц, прилегающих к площади Мастаи, уверены в ее ответных чувствах. Рано или поздно этих легковеров ждет большое разочарование, и, пожалуй, они того заслуживают.

Но мы десятеро держимся заодно и хотя бы можем утешить друг друга. Особенно когда кто-то, не подозревающий о наших страданиях, видя, как она выходит из дому, чтобы отправиться в другой район, задумчиво говорит: «А ведь в этой Альбе действительно что-то есть».

Не знаю, называется ли это послеродовой депрессией, но мы, становясь отцами, на многое реагируем одинаково. Например, сразу бежим в магазин за тетрадкой, в которую записываем разноцветными ручками дневные, недельные, сезонные рекорды некоторых видеоигр с PlayStation .

Неожиданно для себя мы начинаем предаваться сложнейшим философским рассуждениям о нежелательности изоляции от мира, о том, что нельзя все время сидеть дома втроем, о необходимости общения с другими и подкрепляем эти свои рассуждения умными цитатами, афоризмами, примерами из жизни и рано или поздно принимаем приглашение в гости и берем с собой ребенка. В результате мы оказываемся на ужине у друзей, которые непрерывно курят, спрашивая при этом: «Дым вам не мешает?» И спрашивают тоном, не допускающим ответа «нет». Ребенок тем временем кричит в темноте чужой спальни.

— Странно, — говорим мы, — он никогда не плачет, наверно, животик.

Слово «животик» мы произносим до пятисот сорока семи раз в день, из которых девяносто семь процентов совершенно некстати.

Очень важным для себя мы считаем обладание декодером SKY , который позволяет нам записывать все, что можно записать. Если кто-то приближается к декодеру, мы делаем вид, что у нас инфаркт, а случается, что получаем инфаркт на самом деле. Мы каждый день вытираем наш декодер от пыли, иногда даже гладим его, осыпая ласковыми словами, какими еще ни разу не назвали новорожденного ребенка. Если доходит до того, что мы берем его в постель и засыпаем с ним в обнимку, тут же включается красный сигнал тревоги.

Мы не спускаем глаз с экрана мобильника, отвечая одновременно на предложения посидеть за аперитивом, на весьма и весьма откровенные эротические предложения, на приглашения принять участие в турнире по мини-футболу. Это говорит о том, что мы испытываем постоянную необходимость чувствовать себя живыми.

Единственное слово, которое мы произносим чаще, чем «животик», — «аперитив».

Совсем недавно мы открыли, что аперитив лежит в основе человеческих отношений. За аперитивом мы обсуждаем общественные проблемы, говорим о необходимости диалога, о том, что аперитив способствует расширению связей с коллегами по работе, успеху переговоров по важным проектам, а также служит буфером между работой и домом, позволяет человеку расслабиться и вернуть внутреннее равновесие. Так на самом деле и есть. Случается, что мы плачем от отчаяния, когда обстоятельства в последнюю минуту лишают нас возможности попасть на аперитив, о котором мы условились. Собираясь в удобные для аперитива места, мы надеваем кричащие, говоря без преувеличения, рубашки — так называемые гавайские. Нас особенно интересуют женщины лет двадцати. Мы двигаем головой в такт музыке, смеемся вульгарным смехом, забавляемся и первыми начинаем размахивать руками и качать бедрами, изображая пьяный танец. В то же время без конца смотрим на часы и всякий раз, видя, который час, вздыхаем. Многие из тех, кто видят нас на аперитиве, называют нас неуемными, а двадцатилетние женщины — сумасшедшими.