Алла Зубова - Под знаком Стрельца

Не предавал я, малыш, ни тебя, ни нашу науку…

Если кому от любви хорошо — пускай на здоровье

Любит, пускай по волнам мчится на всех парусах…

Но все, кого мучит обман, к моим поспешайте урокам.

Юноши, я научил вас любви, и я ж вам несу исцеленье,

Ибо в единой руке — раны и помощь от ран.

Почва одна у целебной травы и травы ядовитой.

И снова бурный всплеск интереса к новой поэме. Еще шумят толпы восторженных читателей, а Овидий уже готов подарить им более значительное свое творение — «Фасты», поэтический календарь, элегии, воспевающие многочисленные римские праздники, славящие богов, героев, древние обряды. Это был ученый труд в двенадцати стихотворных книгах.

Одновременно с «Фастами» безудержная фантазия Овидия рождает замысел колоссального творения — мифологическую энциклопедию в стихах «Метаморфозы», грандиозное сочинение в пятнадцати книгах. Это -великолепная поэтическая фантазия о чудесных превращениях богов в экзотических животных, обыкновенных юношей — в славных героев, молодых девушек — в волшебные цветы, способные дарить неземную любовь. Его рукой водит магическая сила, будто не перо скользит по бумаге, а смычок по струнам.

До сих пор на литературном Олимпе царили Вергилий, Гораций, Тибулл, Проперций. Теперь рядом с ними по праву занял место Овидий. Но те уже ушли в вечность. Единственным живым кумиром на вершине поэтической славы был Публий Овидий Назон.

Личность Овидия в пору его зрелости была столь значительна, что римские граждане считали: в государстве два императора. Конечно, Август, который ими правит, издает законы, распоряжается их судьбой, хитроумец, окруженный льстецами. И другой — Овидий Назон, их поэт, их гений, познавший их души, их чаяния. Светлое и доброе земное божество. Об этом знают все, догадывается и Август.

Сословие всадников (самое многочисленное), к которому принадлежал род Назонов, Август считал своей главной опорой. Каждый год он проводил смотр-парад на площади перед императорским дворцом. Овидий, хотя и не состоял на официальной службе, в торжестве всегда принимал участие. Вот и сейчас, в первой шеренге, ведя под уздцы вороного коня, 50-летний Овидий, в белоснежной тоге, отороченной узкой алой полосой, статный, с гордо поднятой головой идет мимо празднично убранной ложи. Август видит его и, улыбаясь, высоко вскидывает вверх руку с открытой ладонью. Поэт отвечает ему таким же жестом: императоры приветствуют друг друга.

На краю бездны

Восьмой год нашей эры заканчивался устойчивой плохой погодой. Солнце редко показывалось из-за туч, часто моросил дождь, с моря дул холодный ветер. Максим Аврелий Котт пригласил своего друга погостить на его роскошной вилле, переждать непогоду, отдохнуть от трудов и в кои-то веки вдоволь наговориться. Овидий и Максим беседовали, уютно устроившись в мягких креслах возле пылающего камина, когда услышали громкий звук шагов по мраморному полу. Вошла стража. Овидию объявили, что он по императорскому приказу арестован. На недоуменные вопросы никто ничего не ответил. Молчание длилось всю долгую дорогу домой. Там зачитали приговор: за стихи, пагубно действующие на молодежь, и за проступок Публий Овидий Назон высылается из Рима. Приговор обжалованию не подлежит. На сборы дается 24 часа. Все в ступоре. Стихи великого поэта… Проступок… Какой? Когда? Ссылка… Куда? На сколько?

Овидия сажают в повозку и в темноте ночи везут к берегу моря. Утлое суденышко приняло узника и поплыло, едва держась на бушующих волнах. Убитый горем Овидий прощался с жизнью. Но, о чудо! Он осознал, что его отчаяние слагается в стихи! Нет, не умер в нем поэт! Значит, он будет жить и творить, что бы ни уготовила ему злая судьба! Но даже в самых страшных кошмарах он не мог предугадать, насколько злой окажется его судьба. День за днем, месяц за месяцем маленькая группа людей, сопровождая ссыльного, шла через горные перевалы, плыла на жалкой скорлупке по трем морям и снова карабкалась по каменистым тропам, но конца пути не было видно.

Нам, далёким потомкам, не суждено ни облегчить страдания жертвы всесильного правителя, ни изменить его судьбу. Но представим себе тот момент, когда Август выбирал пытку для своего соперника в славе. Адское пекло или жестокий холод? Палач выбрал север. А ведь мог бы сослать на юг — в далёкую Иудею, где именно в то время римским прокуратором был Понтий Пилат, где в муках рождалась новая, христианская религия. Окажись Публий Овидий Назон свидетелем, а быть может и участником тех событий, какое поэтическое Евангелие оставил бы этот гений в наследство человечеству?! Но, увы, у истории нет сослагательного наклонения, и потому последуем за несчастным узником, бредущим своею скорбной дорогой всё дальше на север.