Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Осень глухая, отщебетала свое, стоит в золотисто-коричневом костюмчике. Сеется небольшой дождик: стекает с окошек, как слезы с погребального покрова. Гляжу через дубраву: последние листочки — желтые сердечки — дрожат с зари до зари; гляжу на землю в черной грязи — и везде горит от любви человеческое сердце и чадит печалью.

Вот и русская осень легла…

Из кармана достаю брошюрку со стишками, ту самую, любимую мою. Ну, что там?..

Да… — Майков:

«Божественные уста» соприкоснулись с горизонтом: там, за оврагами, черными крутыми взгорьями, — ледяной свет, его белесоватые

лучи обнажили унылую наготу осеннего приволья: далекие-предалекие пастушьи лачужки, зевают первыми огоньками — иллюминация волшебства, мира нездешнего. Уж засветилось и в лужицах… Где-то на отшибе отбивает мерно колокол церковный — наступило утро, изгоняющее ночных бесов.

И пошла толпа… пошла-а… ну куда ты?! Сто-ой!.. Поперли без «бумажки». Это «самовыдвиженцы»: без разбору, без счету лезут, как оголтелые!

Отстояли мы очередь: с ночи строились, кто-то скандальничал — ну, это обычное дело; понятно, на нервах доковыляли, к Богу шли, чертыхаясь от боли. Самые бойкие — в дежурство: чтобы кто очередь не проскочил. Знаем: скачут поверх других, выше голов запрыгивают, будто козлы горные… ну, верно — козлы.

Ну, вот и пошли!.. а их силком возвращают, за хвосты тянут: ух, черти, не пройдете! Такое началось — стыд и срам! Отошел я подальше, к калиточке, бочком все… на кощунство смотреть противно. Одному «активисту» кулак на голову опустили — так и сел… глазами — хлоп, лохмы торчат, лицо — рак вареный. Ответку замышляет.

Отвернулся я, подвел брови строго: не могу… — себя позорим. Стою, ломаюсь, сам на грани. Мысли в сторону свожу — для крепости духа.

Воздух свежайший… ти-ши-на лесная… первый свет бредет тропинкой, плутает.

Только эти все языками дерутся, нет совести у людей, лаются, точно собаки бродячие. Посмотрел я на них большою тоской и подумал: и здесь не верю! А верю только в «языки» — и больше ни во что.

Но по чем-то ведь тоска?..

Уж после дознал: чтобы тело было в порядке, нужно душу в чистоте держать. А им-то что… дай избавление — и баста.

Ну, дай им Бог!..

Сколько страданий может вместить одна человеческая душа — здесь все видно. Мы к Богу идем извилистой тропинкой, по несчастьям и по счастьям, а, дойдя, доходим до самих себя. Путь к себе — самый длинный. И думаешь: а ведь можно было иначе… Нельзя.

Начал принимать батюшка, потекли потихоньку: впускает убогих-раскосых, «плачутся» подолгу: там уж не из пустого чана льют, а много чего… И тут!.. такая тишь: единение какое-то, сдружились все, побратались, — по-человечески все, по-русски; и такая гордость взяла меня от этой сплоченности, от единородности нашего человека, — гордость за весь род человеческий, — на сердце радостью отыграло; молча пошли-поплелись: молвят смиренно, вполголоса, с сочувствия, — альковные истории, — особенное говорят, будто что-то видят. Конечно, видят! И я… я тоже вижу!.. Истинное благоденствие воцарилось, жизнь счастливая такая, душа, достигшая объятий Бога, — в «проявлениях» Его. Побелели лица, сползла с них черная досада.

Я думаю о чем-то сладостно-грустном, и в тот миг припомнились мне слова, из далекого, беззаботного отрочества: [В Нем была жизнь и жизнь была свет человеков].

Как пахнет белый свет рассветный — душе свет! Какое чудо — быть здесь, на этой земле!

Тут и я освоился. Со всей России, оказывается, поприехали; я больше слушал, Андрюша с одними разговорился — сибиряки, приятная такая семья, дружная: ехали, слышали, лечит, исцеляет: разбитое берет, целое возвращает, — ну, чудеса!