Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

А на Олю смотрю: плоть мертвая, мертвые глаза — и ходят эти глаза, живут для меня. Утюг под руку пошел: взял его и голову ей пришиб — людоедствовал. Только задел что-то важное, какую-то точку главную, она на сердце находится, — метко зашиб. Вот и начала она болеть да бредить… и меня ведь ни словечком, ни взглядом не укорила, — такая святая была. Видать, сразу в рай… Мне туда — бездорожье.

Было ли тяжело в тюрьме? Я как бы перестал различать жизнь, и жизнь стала монохромной. Вот что самое страшное: когда есть одно и другое — а больше ничего нет… — такая клаустрофобия душевная. Привыкаешь со временем, свыкаешься с решеткой: не решетка — а стена, не камера, а… — дом?.. Это ужасно!

Но вот самое пике: отсидел я срок, вышел на свободу: воздух непривычный, и небо такой голубизны, которой и глаза не помнят, так… впечатление в сердце осталось, сиюминутность какая-то, — это я, что ли, так жил?!.. И лесочек презеленый: в деревьях я побыл, ходил полегонечку — с непривычки. Выхожу — и понять не могу: человек я или таракан?.. то ли ногами иду, то ли лапками перебираю. Странное такое ощущение… Ты погоди, поймешь.

Значит, «вернулся», и снова — часть общества. Думаю: все заново. И даже вдохновился, это ж светлые какие слова — «начать жить заново», именно жить , а не существовать и здесь находиться!

Когда-то я работал, у меня было восемь человек в подчинении, дом с тремя спальнями. Потом я все потерял — как «золотая антилопа»: еще дай, еще! Да ладно… не жалею, а говорю себе: жить заново. В тюрьме я понял, что вещи — это всего лишь вещи. На лишние деньги можно купить только лишнее. То, что нужно душе, за деньги не покупается.

И вот я снова стал полноценным гражданином. Я — граж-да-нин общества, которому я больше не нужен. Общество решило: оно не нуждается во мне. Не разобравшись, выбросили меня на помойку, как вещь истраченную; лазаю по помойке, заклейменный судом человеческим. Неужели я никому не нужен?! Во мне не принимают человека ! Посмотрит на меня кто и думает сразу: вошь тюремная!

Мы забыли, что такое со -чувствие… — большинство чувствует за себя! Почему всем все равно?! Это нормально. Нормально ненормальное ! Жизнь-психопатка! Человек одичал: отрастил зубы — не подходи!

Люди в церковь приходят, роняют «сладкие» слезы — и сами верят, что с ними Бог. Они за Ним охоту устроили. Отпущение-исцеление в мертвом ищут, и сами готовы за него убить — такая сумасшедшая охота. Нацелуются с мощами — поцелуем Иуды, — выйдут, кроткие, и будут по-прежнему отворачиваться и не замечать на улице, в тупом молчании клацать в телефоне.

Теперь на божницах не иконы, а — те-ле-фоны! Вера инфицированная! И молятся на них, на люциферов дух: у дьявола тоже ведь душа — цифровая, с микросхемками всякими! Душа неодушевленная ! Тут неверие двадцать первого века; раньше как говорили: никакого Бога нет — и ни шагу в сторону, строго-наказуемо! Рушили-гнобили — за веру!.. А кто-то тихо, сам в себе, сердце в кулачок — и про себя «Господи» говорил. А ныне: верь в кого хочешь… — да только в людей теперь не верится.

И я не верю… Не верю — и все тут!

Ты думаешь, что жалуюсь, а я проверяю: вижу, с какой обалделой ненавистью смотришь на меня, как резко ты переменился! Коснись руки моей — омерзительной руки — ну что, противно?!.. И ведь считаешь, что справедлив… Слушай, слушай: в тот день мы с Олей повздорили — было… оступилась она, случайность… — и жизнь ее оборвалась. Соседи подтвердили ссору, и вышло, что я виноват.

И ведь действительно виноват… — но не по закону человеческому. А так сделали, что дважды виновным стал: юридически со мной расквитались и душе моей оставили меня на растерзанье.

О как она терзает!

Не тюрьма — меня душа наказала: из тюрьмы я вышел — из души не могу. Совесть за мной ходит, нет с ней сладу…

К тебе себя приволок, чертями принесло. Они мне с последних пор жизни не дают: присмотрели, видимо, — хорошенький для них, в самый раз, по размерчику. Я к тебе как к судье!.. Протяни, палач, руки-крови и отсеки мне башку!.. лопается она, в язвах и гнойниках; то есть с ума я схожу, выбили они меня из равновесия — пляшу-качаюсь, идти не могу. И за тобой придут, и тебе сделают ножку, — ведь и ты изверг!

Мне врач один — из «дальнозорких» — выписал, что у меня шизофрения. Таблеточки цветные назначил, с интересной такой маркировкой. Головку промывали, от вреда чистили: чинили, чинили, а выдрали что-то значимое, разумной силы мысль, — и «темное» выбралось… обволокло. А что такое, в сущности, эта самая шизофрения?.. Я-то теперь все вижу, чего другие не видят. Болезнь?! Нет, для того, чтобы рехнуться, с ума сойти, нужно большее, такой галактический удар… горе какое-нибудь великое. А у меня нет горя… так, «погрешность» в уме, аберрация. Шорох за дверью — прислушаюсь, мышью замру; постучат — задержу дыхание, схожу с ума потихоньку, — никого нет, из «видимых» то есть. А другие … забираются ко мне из стен, из злачных своих параллельностей, межмирья — никто их, кроме меня, не видит: значит, не понесут наказания, и будут измываться, сколько захотят. Им сказано: можно. А если наступит вечная тьма… — не наступила?!.. Значит, можно. Пылятся судебные молоточки, коли и существуют. Будут мучить меня, покуда им не надоест. Добоялся до того, что хихикать начал беспричинно, — как бы защитная реакция, а то и как дитя плачу: закроюсь в ванной, погашу свет и играюсь с зеркалом странными словами… — знаешь, кого я там вижу?! Тут болезнь — или новое зрение — про-зрение?! Ночами — кошмары: проснусь — гуляют фантомы, «бродют»: невероятных размеров пауки, быстрые насекомые, черные субстанции — все переползает, шныряет по комнате.