Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

В другой части храма шла бойкая торговля — вертеп разбойников. «Я кидал им ехидные рожи, — чтобы подбирали, чтобы знали, как презираю! Одну такую „рожу“ поймал священник… — живое лицо, изумительной искренности. Он унял меня мирным взглядом… — и я „узнал“ свою вину».

— Вот вы смотрите на меня, батюшка, а я этого и не стою совсем: что во мне такого, чтобы внимание обращать? Я хуже других, это еще отец в свое время подметил. Проницательный был человек, заразил меня «темной» философией. Думаете, я наговариваю на себя? А может, я только для того и наговариваю, что это тактика такая. Унижаю себя для того, чтобы меня разубеждали. Вы извините, такой я противный дурачок: говорю для провокации.

— Адам, у вас такое благородное имя. Оно значит «человек». В вас столько хорошего, — отвечал священник с непоказной ласкою, — только запутались. Может, потому и хороший, что нашли в себе секрет и пытаетесь его разгадать. Вы говорите — я только свидетель.

— Решительно нет никакого секрета! «Истинная красота заключается все-таки в чистоте сердца», а у меня и сердца нет — так… душонка. Душу еще заслужить нужно. Знайте же: я не был святым, не питался акридами и диким медом. Я пришел сюда неверующим, неверующим именно в человека… и уйду без веры. Знайте: я стою лицом к Богу и спиной к религиям — вот моя вера, от нее не отступлюсь! «Нет религии выше Истины». Дьявол делит, Бог — равняет. Все остальное, все эти ваши «побрякушки», «предметы роскоши убогой»: золотое, «с дымком»; все делите, делите — ложь какая!.. «Толсты́х» анафеме предаете — все у вас на законах: [Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют]. Кого ж вы впускаете, милый человек?! Останутся ли те, которые в утешении нуждаются, — на что вы их приговорили?! Рай ваш — для кого?.. Вы простите… простите… — Адам запнулся, выкатил безутешные глаза… и так глубокомысленно ими досказал: две пропасти, последний, подводный какой-то свет в них, мутный: это уже не вера, это — надежда; и она тонет! И тут же продолжил очень проникновенно-тихо, как монашек: — Бога ради, извините… От избытка сердца говорят уста. Превращение со мной вышло, возник во мне некий духовный стержень. Евангелие впервые открыл — и ослеп. И такое — было?! Он — был?! Поэтому я здесь: я чувствую, что тут правда кроется, и, может, именно вы-то ее и знаете, но я отрекаюсь от нее, заявляю: не верю правде ! Возможно, именно из-за вас. Простите… Мне нужен Бог, чтобы «пощупать», — может, я по-другому и верить не стану! Да нет, конечно, и это неправда. Бога нет. Но Он будет, обязательно настанет и случится, — когда мне сделается плохо. Тогда я начну верить истово, возможно, даже больше вашего. Вера… — а что это, в сущности, такое: какой длины-ширины? Но я ощущаю ее в себе: висит обрывками-лоскутами, как старые тряпки. Облепило смятение — как грязь. «Счищу» ее… только чувствую: она и внутри… «облепила». А потом я думаю: у настоящей веры не может быть религии. Религии назначены, чтобы разъединять людей. Животные пьют из одного Источника. И несмотря на то, что в религии есть много полезного, нужного, в ней находятся еще люди истинно верующие, все-таки религия — разделитель, и нельзя ее воспринимать никак иначе. В вашей нищей церкви Бога нет, его приносят сюда люди, хранящие его в своей душе. Для чего вы им, люди маскарада? Христос не был христианином, он учил Любви, что все мы — дети Бога. Так скажите, какие могут быть посредники между отцом и сыном? Простите еще раз, мне стыдно за мои слова. Я вас люблю, и храм ваш люблю — мой храм. А что мне остается: я люблю и не верю. Чья-то козлиная бородка играет ветром в окошке, чьи это рожки?.. И — путает. Крутит-вертит душой моей… Но нет, не верю: слишком много золота на вас, слишком золотые!.. Заставьте меня поверить, я об этом молю! У вас выбора нет, по закону вашему библейскому записано: даже такого, как я, нужно из геенны огненной похитить — ваша любимая канитель. Вы, пожарник человеческих душ, — я пришел искусить вас ересью своей, чтобы доставить вам удовольствие видеть меня раздавленным, а потом спасенным вами. Ничего, сейчас я такое расскажу, что вы быстро откажетесь от своих глупых идей. Нет, они не глупые, но со мной не действуют. Только вам одному и открою всю тошноту — сейчас вас заблюю!

Знаете, какую катастрофу выдумывал!.. Боже!.. — Адам как-то испытующе посмотрел в глаза священника, «искал» что-то. — Свет мой, икона моя… плохо мне — умираю ли?.. Ответьте мне: это ли смерти лик?! Каждое утро просыпаюсь: лежу я, сдохший, в сладкой истоме, в блевоте сегодняшней ночи, в поту; за тонкой стенкой, в полудреме, слышу я мелкий, семенящий шаг: это гадкий суккуб хозяйничает на моей кухне, кухарит. Она, что ходит там, — таракан; голая, ничтожная падаль. А я — падальщик: клевал ее, — вкусно-то как! — рвал куски посочнее! Обжирался протухшей плотью, теперь аж живот сводит… и там, ниже… Слюной капал, лгал и кривлялся ей прямо в рожу. Да с одним лишь резоном: