Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Он едва коснулся губами ее рук. Бабушка посмотрела жалеющими, скорбными глазами, словно вымолвила: «Прощаю» — и воцарилась полная тишина. Где-то обломилась-сорвалась ветка — «испугала мгновение». Эфир, образ родного человека, постепенно рассеивался… стал гаснуть, уходить в свою «обитель». Он разошелся в воздухе, расплылся по нему дымом, от которого осталось одно лишь слово: «Яд». Потом и оно испарилось. Был слышен звон колокольни собора Рождества Пресвятой Богородицы. Пересвистывались засыпающие птицы. Плакал Адам.

Лариса Константиновна преставилась три года назад: померла в одиночестве, у нее произошло душевное расстройство — «душа сгорела». Страшно умирать в одиночку.

Адам стоял посреди двора, в морщинках у глаз скопилась «божья роса». Он смотрел сквозь небо — в грязи было небо. Пытался объять… и понять . Вода пролилась с тучи, ее уже туда не вернуть. Только если солнышко пригреет, попросит — вода испарится, и вновь родится туча.

Адам покаялся и ему стало легко. Он и сам как будто стал легче, «оторвался от земли». Чтобы летать, нужно научиться избавляться от балласта, от лишнего. Наши обиды — наше «лишнее». Они не пускают нас на Небо. Мы копим их, прорастая корнями в ад.

За такими мыслями, «скучаниями», наступили сумерки. Ночи пьяные, разбитый свет.

«Луна бодрствует в ночи, ясен ее взгляд. Какая же Сила во мне! Топочет сердце, кровь бежит — дышу, существую… и чувствую ядро Вселенной! Как это удержать в себе?! Воистину, Красота спасет мир! Красота духовная, нетленная вовеки, красота человеческого Сердца. Тело мое — храм Духа Святого, у него свой смысл и свое место. Теперь я этого не скрываю… и не боюсь. Я верую, ведь жизнь без веры невозможна. Но в кого я верю?..

Больше ничто не застилает от меня света. Я возвращаюсь !»

Прежде чем мы продолжим наше повествование и узнаем о чудесном исцелении и воскресении души человеческой, о всех тех чудных событиях, произошедших вскоре, остановимся на личности героя несколько подробнее. Все эти метания, свидетелями которых мы уже стали, определились аккурат после происшествия, «столкновения», о котором необходимо разъяснить особо. До сих пор мы живописали портрет нашего героя в несколько романтическом образе этакого мечтателя, умышленно обойдя в нем некоторые детали, которые, стоит заметить, смогут обнажить перед нами адовы глубины этой человеческой души.

Около года назад случился развод Дарьи и Адама. В свою очередь, Адам вовсе не утаивал того, чего иной мужчина возьмется отрицать, даже если ему это поставят в факт; напротив, предавал гласности, при каждом удобном случае вставляя: да, дескать, бил

жену, лупил до обмороков, до судорог; проклинал на смерть, плевал в лицо и ржал дико, мефистофельским смехом, как будто вовсе и не человеческим.

Шаг у Дашеньки был плавный, незаметный. Она приближалась к этому демону осторожно, «легонько», как бы искоса поглядывая на него: не просто любовно, даже не совсем любовно, но как-то фанатично. Слезку давила — и он ей верил. И в такой момент звериная жажда просыпалась у него: жажда насилия и жажда убийства, — где это видано, такая любовь!.. Стояла перед ним хрупенькая девушка: руки-«тряпочки» по швам, взгляд такой добренький, истомленный тревожными днями. Отмалчивалась, губу дула; а он примерялся, язык точил и плутовато усмехался — яд вспоминал. Потом кричала она ему, мужу своему, глухим, последним криком кричала этому демонизированному образу: «Оставь его! Уходи!» — бесов прогоняла. Святая душа, она видела в нем Человека и верила в черта. Верила… И когда он внутренне спрашивал себя: «Что со мной?» — следовал ответ: «Мне больно… ведь это я предал».

Адам воспроизводил эту историю для слушателей с особенным волнением, пафосом, срывающимся голосом, словно давился кусками воздуха. «Это паяц по несчастью, — говорили одни. — Там така-ая боль!» Другие замечали и ставили ему в укор, что в своих откровениях он излишне гипертрофирует, будто сознательно уничтожает себя, так, что даже у самого ярого заступника не нашлось бы слов в его оправдание. Будто весь этот театр именно с тем разумением, чтобы ни в коем случае не заслужить понимания, чтобы не остановиться на полпути, но пропасть сразу и полностью. За глаза же шептались, что он это для красоты, так сказать, «в увлечении». В гневе Адам лупил себя по щекам, да как-то осторожно, «ласковою злостью»; Христом молил — тогда-то и Христа стало особенно много в его жизни, — чтобы в него камнем бросили. Кто-то сказал: «Это, дескать, богатый человек, то есть в котором Бога много. Оттого так мучительно — не примиряется, не по размеру. Он — памятник обезьянству, но человек, мучающийся от неопределенности, своей ленивой безвекторности, и он затопчет любого в стремлении снискать благодать. В нем появился свет, и он не знает, что делать с этим светом».