Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

— Что?

— Ты смотришь на сердце, а у меня сенсоры, я вижу.

— А, сенсоры, — говорю я с облегчением.

— Как дела? — буднично спрашиваешь ты.

— Я видела твоего Врага.

— Это не Враг, это… — в твоём голосе нет эмоций, голос мёртв.

Город.

Мы сталкиваемся у института, он спрашивает удивлённо: «У тебя что, красные перчатки?» Переводит взгляд на лаковые красные сапоги: «И сапоги? Ты какая-то революционная сегодня».

Мы сидим в соседней студенческой кофейне, он говорит что-то о квантовой физике, Маяковском, любимых рок-музыкантах, а я не слушаю, смотрю на его губы, как он двигается, наклоняет голову, отпивает кофе, на его шею и думаю: «Поцелуй меня, сейчас же поцелуй, перегнись через стол, наклонись и поцелуй меня».

Но в первый раз мы целуемся уже в кровати, в его убитой съёмной квартире, он шепчет: «Наконец-то», стягивая с меня бельё, спускаясь всё ниже: «Кстати, меня выгнали из института». Я отвечаю: «А мне выдали красный диплом». «Полгода, полгода, пытался к тебе подкатить, полгода жизни, я ещё отомщу». «Неуловимый мститель, тоже мне», — говорю я, уже задыхаясь, отрывисто: «Знаешь, почему Неуловимый Джо такой неуловимый?» Он отрывается и щекотно смеётся у меня в ногах.

И мы живем всю зиму в съёмной квартире, почти никуда не выходим, платить за неё нечем, а уже конец месяца. А мы не помним об этом, нам плевать на звонки хозяйки, на ментов, которых она собирается вызвать. Мы лежим в кровати, выбираемся только поесть, разговариваем, смотрим кино сутками на белой стене с проектора, читаем друг другу вслух, курим, танцуем пьяные, снося всё вокруг. Вещи собираем в ночи. «Бери только самое необходимое», — говорит он мне. Закидываем в рюкзаки и в кофры, на старый мотоцикл, продаем всё тяжёлое и большое — колонки и монитор соседям, молодой паре. Они всё время ссорятся, по очереди выбрасывают вещи друг друга на лестничную клетку. «Интересно, когда там окажется мой монитор», — говорит он.

Курим напоследок около серой панельки, он говорит мне: «Ты такая красивая, что ты делаешь со мной». Переселяемся в мой родительский дом на Каменке, в старый деревянный дом с русской печкой, центром цивилизации. Я топлю её с утра, сидя в пальто, пока дом не прогрелся, варю на печке кофе, наливаю в жестяные кружки, жарю яичницу, строгаю бекон. Говорю: «Ваш континентальный завтрак сервирован и ждёт вас». И пока он ест, мне хочется прикусить зубами и тянуть, оттягивать, втягивать в себя кожу на ключице, впадинку между лучевой костью, обводить языком, рисовать узоры на кадыке, на его адамовом яблоке.

Я люблю смотреть на него, когда он в застиранных джинсах, заляпанных маслом, с дыркой от растворителя, в мятой футболке, ковыряется в мотоцикле, колет дрова. Я держу брёвна, пока он пилит их бензопилой — сосед привозит нам грузовик с нераспиленными брёвнами и выгружает на дворе. Лезвие проходит через дерево, как сквозь масло, совсем рядом с моими руками в рабочих перчатках. Когда заводит пилу, он говорит мне: «Если страх сильнее тебя — это паника, если ты сильнее страха — осторожность. Ты доверяешь мне? Не шевелись».

Я перечитываю классику, свозимую в дом годами, слоями: Салтыкова-Щедрина мне задавали на лето, он здесь и остался. «Улисса» дарили друзья, Голсуорси и Моэма отдали соседи, когда снесли старый дом. Литература научила меня любить до безумия, не выходить замуж по расчёту, не вешать на стену заряженное ружьё.

Иногда у него появляется работа, и он уезжает по утрам в город. Я вылезаю на крышу курить. До горизонта — поля, река и лес, я сижу на покатой крыше террасы и слушаю ветер. Но он молчит: ни перестука колёс, ни шума дороги. Чтобы сюда добраться из Москвы, надо ехать на поезде до Владимира, потом сорок километров по трассе, переходящей в расквашенную землю уже в Суздале. И камни «прощай, подвеска», не знаешь дороги — не найдёшь. Можно найти только по координатам — широте, долготе, по ярким приметам — где повернуть возле церкви, где перейти реку по мосту.

Когда я отпиваю виски из его фляги, развожу костер, ставлю мариноваться мясо, которое он привез из города, он говорит: «Ты — это я, только женщина». Ловлю его в махровое полотенце прямо с порога, когда он возвращается в дождь, ставлю промокшие ботинки к печке, одежду развешиваю на бельевые верёвки на кухне, подаю горячий суп, растираю его спину водкой, когда он кашляет. Мы живём все лето как отшельники, не можем наговориться друг с другом, насмотреться, нацеловаться, выезжаем только когда заканчивается еда или появляется халтура. Белим потолок местной церкви, страхуя друг друга, чтобы не сорваться, вяжем петли, узлы, он перекрывает крыши соседям, копает ямы, шлифует дом а , красит, я пишу статьи и посылаю их редактору, словив шальной мобильный интернет где-то около магазина. Мы гуляем по полям в жару, засыпаем друг на друге в траве — до утра.