Татьяна Архипова - Суздаль. Это моя земля

— Слой за слоем будем убирать запись, лак, загрязнения.

— То есть? Вы уберёте этот образ?

— Есть более старые, первоначальные. Знаете, в старину образ обновляли, «поновляли», часто на одной доске поверх старого писали новый, а иногда и не разглядеть было старый под почерневшей олифой, так поверх него сразу и писали. Хоть ту же Богородицу, а хоть и другого святого. Иконы ведь до XVII века писались по канону, без малейшего отступления. И храниться они могут долго, если условия соблюдать. Одно дерево-то как заготавливали, поэтому оно ценнее иконописи и было, вот и записывали его по несколько раз.

— Дааа… меняются ценности.

— Лучше так, чем как после революции, когда баржи, гружёные иконами, по Волге шли. Позолоту с них счищали, а деревом печки топили…

— Смотрите, смотрите сюда, видите слой — олифа, а дальше слой лазурь. Видите? Раскрывать её надо. Бывает как: открываются слои XIX, XVIII век, пять-шесть-семь слоёв, а там родная авторская живопись… — Хорошо.

Я не ожидала такого поворота. Смотрела и запоминала Богородицу в малейших деталях.

— Только я у вас её не возьму, у меня проект большой музейный, заказы из частных коллекций. Да вы не расстраивайтесь, есть у меня выпускница Суздальского училища, тоже станковой живописи, правда она во Владимире, я дам её контакт, может она возьмётся, поговорите.

[5]

Дверь открыла невысокая хрупкая женщина.

— Проходите, мне Светлана звонила.

Самая обычная трёшка, только вместо гостиной в большой комнате оборудована мастерская. Я прошла туда. Картины, храмовые иконы стояли вдоль стен на полу. На чистом столе всего несколько инструментов.

— Много вы икон сделали?

— Да уж больше тысячи, я и не помню.

— Интересная у вас работа. С иконами находитесь в одном пространстве. Чудеса какие-нибудь случаются? — почему-то вдруг мне пришла в голову именно эта мысль.

— Чудеса? Да… Не знаю. Вроде как. Да вот они, мои чудеса, — в комнату со звонким криком вбежали две маленькие девчушки и повисли на своей маме, не замечая меня.

— Ну, я поеду, Галина, звоните, — я записала телефон и оставила свою ситцевую тайну.

[6]

Ежедневная московская суета через пару дней смыла магию моей Суздальской поездки. Прошёл месяц, возможно даже немножко больше, всё закрутилось, поменялось, срослось. Я почти забыла о том дне, о тех удивительных людях, их глазах, трепете, преданности прекрасному и подвижническому делу. Где-то в глубине сумки вибрировал телефон, я одной рукой не без труда выудила его с самого дна, второй рукой балансируя руль:

— Да, я, здравствуйте, Галина… а… да, помню.

— Да, хорошо, приеду в субботу.

— С ней все нормально?

— Да, обязательно.

Лифт был слишком хорош для обычного блочного дома. Он шёл медленно, как в больнице, казалось, вечность поднимаясь на седьмой этаж. Остановился на третьем.

— Вы вниз? — спросил крупный суровый мужчина с собакой.

Я не смогла ничего ответить и только через длинную, как мне показалось, паузу замотала головой. Мужчина уже вошёл и встал спиной. Маленький щенок — не взрослая собака, теперь я его разглядела — улёгся рядом и вытянул лапы.

Дверь открыла Галина. Девчушки носились по коридору. Я прошла в комнату и… выронила телефон из рук. Со стола на меня смотрела икона из того самого трамвая на Чистых Прудах. Это была она! У меня перехватило дыхание, я не могла издать ни звука, только долго смотрела на чистый манящий лик, утопающий в лазурном фоне.

— Это «Знамение», список с Новгородской иконы. Он в храме Успения в Суздале. Видели, наверное?

— Дааа… Я её в другом месте видела.

«…в момент созерцания иконы молящемуся как бы открывается святая святых, внутренняя Марии, в недрах Которой Духом Святым зачинается Богочеловек…» 4 4 Языкова И. К. Богословие иконы. М., 1995. С. 93. Руки Богородицы воздеты к небу, они распахнуты навстречу Тому, кто выше всей вселенной, и в тоже время благословляют каждого из нас.

[1]

Я думала, что никогда не любила Марка. Да, он мне нравился, даже очень, особенно в старших классах, но это скорее была увлечённость. Он сильно выделялся на фоне наших остальных одноклассников не столько внешностью, сколько манерой одеваться, нарочитыми жестами и речью невпопад, за что бесконечно получал подзатыльники, насмешки, плевки — то есть, всё то, чем так богата подростковая бескомпромиссность и нетерпимость.

Правда, в отличие от многих, Марк очень тонко чувствовал красоту. Возможно, потому что вырос в семье творческих людей. Его папа был художником, картины которого выставлялись даже в московских галереях, а мама занималась реставрацией икон. Марка же интересовала керамика.