Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Она видела на экране, что это он звонит, когда снимала трубку.

– Где вы сейчас? – спросил он.

Повисло молчание. Вопрос прозвучал так, будто он ее проверяет.

– А почему вы спрашиваете? – поинтересовалась она в ответ.

– Я всегда спрашиваю, когда звоню людям на мобильный. Они могут оказаться в лодке посреди Средиземного моря, верхом на лошади в Австралии или в Букингемском дворце. Именно за это мне нравятся мобильные телефоны.

– Я ходила в булочную на улице Розье, а теперь как раз собираюсь присесть на площади Вогезов. – (Его почему-то очень утешил тот факт, что она находится в еврейском квартале.) – Я живу на бульваре Бурдон.

– Я об этом не знал.

– Да мне повезло. Квартирка горничной с отдельным входом.

Она села, радуясь, что он в каком-то смысле сейчас с ней, хотя и жалела, что он на самом деле не сидит рядом.

– Дождь идет? – спросил он.

– Шел, но уже кончился. Солнышко вышло.

– Квартирка горничной…

– Одна маленькая комната, в которой я могу – и даже пробовала, – вытянувшись, одновременно достать носками одной стены, а кончиками пальцев рук – другой. Зато есть крошечная кухня, ванная, а самое лучшее – это вид из окна, мне видно воду, и это замечательно успокаивает. Дом стоит почти на самом северном краю канала, неподалеку от площади Бастилии. Я на девятом этаже, почти на одном уровне с верхушкой колонны. Золоченая статуя на ней вспыхивает, как химический факел, когда в нее бьют солнечные лучи. Отец рассказывал мне, что, когда старинные британские боевые корабли покидали порт, некоторые матросы стояли на верхушках пятидесятиметровых мачт, ни за что не держась. Всякий раз, когда вижу статую, я вспоминаю об этом. Папа был бы рад потому, что хотя он и считал нынешний Париж опасным местом, зато я живу совсем рядом с полицейским участком Четвертого округа. Почти все парковочные места в квартале заняты полицейскими машинами, по десять-двенадцать одновременно, а то и больше.

Она не рассказала Жюлю, что молодые полицейские часто заигрывают с ней и что она, хотя ей нравятся парни в красивой форме, всякий раз краснеет и ускоряет шаг.

– У меня два очень маленьких мансардных окна. С улицы они выглядят как смотровые щели танка. На канале всегда полно яхт и барж, среди них много голландских. С восточной стороны находится парк с лужайками и деревьями, там одна пышная ива наклонилась к самой воде. Летом площадь Вогезов становится моим садом… Такие комнаты для прислуги есть по всему Парижу, и никто не знает, что с ними делать. Богатые не хотят селить в своих домах чужаков, а перестраивать не позволяют архитектурные нормы. Особенно хорошо то, что они обычно располагаются на верхнем этаже. Под крышей жарко летом и холодно зимой, но зато вид на сотню квадратных километров и огромное небо. Мне очень повезло. Люди, у которых я снимаю эту квартиру, – классические покровители музыки. Им нравится слушать звучание виолончели с верхнего этажа.

Ее рассказ и то, как она рассказывала – ее речь, ее голос, – все это было так прекрасно и соблазнительно, что он испытал отчаянное желание стать на полвека, хоть на тридцать лет моложе, чтобы прожить еще одну жизнь с ней, начать эту новую жизнь в маленькой комнате, такой маленькой, что в ней можно дотянуться от стены до стены, с видом на воду и с площадью Вогезов вместо сада. Но прошла его пора энергии, безвестности и юношеских надежд, и былого уже не вернуть.

– Вы все еще хотите возобновить уроки?

– Да.

– Можете приехать ко мне?

– Когда?

– Когда вам удобно.

– Завтра.

– В котором часу?

– После обеда, ближе к вечеру, часам к четырем? До двух у меня балет. Я начала танцевать еще в детстве. Тут у меня никаких шансов на будущее, но я не бросаю, потому что мне это нравится и балет помогает поддерживать форму.

– Инструмент не берите.

– Не брать? Почему?

– Будем играть на моем.

Весь вечер Жюль не находил себе места. Хотя Элоди должна была появиться только завтра, он не удержался и зашел на сайт, куда имел доступ как преподаватель факультета, и прочел ее адрес на бульваре Бурдон. Его трясло, словно он совершал преступление.

– Так, хватит! – приказал он сам себе вслух, надеясь, что это его образумит.

Но не помогло, и, выйдя из дому, он поспешил на станцию городской электрички.

Пока он ехал в Париж, волнение все усиливалось, но Жюль отправился не к площади Бастилии, а, наперекор себе, – в свой университетский кабинет, надеясь, что его одержимость рассеется по пути и он сможет спокойно вернуться домой. Он уселся за стол и включил лампу, но в неожиданно вспыхнувшем сиянии видел лишь одно – ее лицо. Попеременные всплески влечения, страха, восторга и чего-то похожего на дурноту заставили его в конце концов вскочить на ноги и помчаться сломя голову в сторону набережной де-Л’Арсеналь, где баржи приставали к берегу прямо напротив ее дома.