Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Взяв себя в руки, Алевтина еще раз внимательно посмотрела на девочек. Сердце матери дрогнуло — вот же ее Валюшка, смотрит на нее с радостью и страхом, боясь поверить, а вдруг ошибка… В ту же секунду мать рванулась к ней, подхватив дочь на руки, целуя и омывая счастливыми слезами родную, вновь обретенную доченьку. Так, на руках, тесно прижав к себе почти невесомое тельце Валюшки, она привезла ее в Берлин, боясь отпустить от себя…

Недели ушли у Алевтины на запросы на родину, цела ли ее деревня, как восстановить утраченные документы, как и куда вернуться и где им с Валюшкой жить. Ей пришлось вернуться в американский сектор, пока шла неразбериха и долгие проволочки с бумагами. Было ясно одно — ехать ей пока некуда.

Американцам в их секторе удалось довольно быстро наладить жизнь вызволенным ими из лагерей людям. Налаживался быт с приемлемыми условиями для временной жизни, а главное — начали проводить собеседования, на которых бывшим узникам предлагались различные возможности: уехать на постоянное жительство в Америку, Францию или Великобританию. Одно из таких предложений неожиданно получила и Алевтина. Она долго и мучительно размышляла, как поступить. В советском секторе никаких обещаний не давали: слишком много было неотложных проблем, которые не решались быстро. Разводили руками, просили набраться терпения и так далее. Даже некоторые из сотрудников миссии вменяли ей в вину то, что теперь она живет с дочерью в американском секторе. Пусть там и решают ее проблемы. «Как же так, — думала Алевтина, — в чем моя вина, если освободили меня не наши, а американцы. Спасибо им, и не чаяла ведь, что жива останусь, да еще и дочка найдется».

Слава Богу, Валюшка выправляется, уже не смотрит зверьком затравленным, по ночам не вскрикивает, только мамину руку не отпускает, пока не заснет.

Но вскоре все вроде само собой разрешилось. Алевтина подружилась с двумя хохлушками, подругами по несчастью, тоже лагерницами, с Украины. Многое рассказали они ей про себя: и как угоняли их на работу в проклятую Германию, как издевались, и вообще про свою жизнь. И вот что они надумали: надо ехать им в Америку, новую жизнь налаживать. Не на пепелище же возвращаться: хаты сожжены, все порушено, народ извели, изничтожили, кругом беда, горе. Страшно…

В американской миссии Алевтину с подругами привечали, даже уговаривали ехать. «А что? Ведь ехать вам все равно некуда, — убеждали ее, — негде голову будет приклонить, время в вашей стране тяжелое, голодное. Куда вам с ребенком на руках…» Говорили хорошо, проникновенно, правильно: и устроят, и с жильем помогут, и дочку пристроят в школу — думайте! Вот так и сложилось все — надо ехать по первости, а там видно будет, — решила Алевтина. «В ихней Америке все ж спокойнее — ни разоренных городов, ни опустошающих следов войны, ведь не добралась она к ним, проклятущая — океан помешал.» Вот так за рассуждениями и советами подруг-хохлушек, широко к тому времени информированных о жизни за океаном, пришло окончательное решение об отъезде.

На этом наше повествование обрывается, ставим точку. Известно одно: героиням этого рассказа удалось-таки перебраться в Америку, где все у них сложилось благополучно. Но это уже другая история… Известно же, пути господни неисповедимы, как и дороги наших судеб.

Вот ведь не гадала, а случилось так, что продолжение этой драматической истории о судьбах Алевтины и ее дочери пришлось мне услышать от самой Валюши, теперь уже, по прошествии пятидесяти лет, Валентины Петровны…

Начало двухтысячных. Путешествую с друзьями в круизе по Днепру на четырехпалубном комфортабельном теплоходе, в основном предназначенном и приспособленном для путешествий иностранных туристов, скупающих путевки чуть ли не за год. Публика пестрая, многоязычная, от этого шумно и весело. Все дружелюбны, улыбчивы, сбиваются в группки по национальностям, всё время радостно приветствуя друг друга, беспрестанно хохочут, особенно итальянцы. Пожилые немцы, хорошо одетые, с учтивыми манерами, любители выпить, потанцевать и попеть хором. Англичан меньше, они тоже весьма корректны и сдержанно учтивы, чувствуется воспитание. Иностранцев на теплоходе около двухсот, нас же, русских, ничтожно мало — около двадцати — не хватило, как нам потом объясняли, путевок и, соответственно, кают. В общем, вешали нам, как всегда, лапшу…

И вот, когда неожиданно рядом в баре ресторана прозвучала певучая украинская речь, мы разом оживились, прореагировали. Четыре весьма корпулентных тетушки верещали что-то за соседним столиком по-украински довольно громко, неприкрыто радостно и весело смеясь.