Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Была ещё одна семья, с виду ничем не примечательная, — папа, мама, два сына. Жили скромно, тихо, как все. Вот только меня удивляла мать семейства — Лидия Ивановна. Крупная, статная, всегда хорошо одетая и причесанная. На общей кухне она мало появлялась — все бытовые проблемы, готовку и прочее взял на себя её муж, бывший фронтовик, не работающий по инвалидности. Странная была это пара. Часто жена уходила по вечерам из дома, нарядная, красивая, а семья как бы не замечала её отсутствия. Мальчики учились, муж хлопотал по хозяйству. Что-то здесь было неправильно, но мне тогда не приходило в голову задумываться об этом. Я жила своей упоительной юной жизнью. А вскоре мы с мамой и вовсе съехали с этой коммуналки, перебравшись в другую комнату, побольше нашей почти в два раза, в самый центр Москвы.

Поначалу я немного скучала по дому, подружкам, бегала проведать, как они там, и вообще что нового…

В течение ряда лет мне редко приходилось возвращаться к прошлой жизни, было некогда, меня стали мало интересовать судьбы моих бывших соседей, хотя мимолетные или случайные встречи с кем-нибудь из нашего дома вновь пробуждали воспоминания, а порой и неподдельный интерес… Вот, например, одна из таких историй. Примерно через год после моего переезда из коммуналки семья Лидии Ивановны неожиданно получила трехкомнатную квартиру и, хотя они быстро съехали, их след не затерялся… Всё это коммуналке показалось странным. Позднее почти случайно раскрылись для меня потрясающие подробности из жизни этой странной пары. Эти люди оказались не теми, за которых себя выдавали. Об этом мне поведала невестка, Лидии Ивановны, Людмила, пустившаяся в откровения о свекрови, оказавшись со мной в одной компании на дне рождения нашей общей подруги. Шли девяностые годы, Лидии Ивановне к тому времени было уже немало лет, она была серьезно больна и давно не выходила из дома. От былой красоты, по словам Людмилы, не осталось и следа. Она стала грузной тёткой с отёчным, мучнистым лицом и жалким пучком седых волос на затылке. Да, продолжая безжалостно рисовать портрет свекрови, невестка сбивалась на нетрезвое бормотание. А ведь вспомнить, какая пава была! — И что же случилось, — искренне недоумевала я, — болезни, возраст? Хмыкнув, Людка загадочно улыбнулась. Через секунду, выдержав паузу, продолжила, выпалив на одном дыхании распиравшее её откровение: «В пятидесятые она была стукачкой в органах, ясно? Работала «подсадной уткой» в ресторанах. Весь её антураж, красивая одежда и прочее — это была её рабочая форма. Понятно? Подсаживалась, кокетничала, охмуряла… Скольким же дуракам-мужикам она развязала язык… Вот такая была наша цыпа-дрипа Лидия Ивановна. Сейчас она старая, жалкая, не поверишь, тише воды, ниже травы, угодить мне старается… А раньше, помню, нос задирала и поверх тебя смотрела…

— А что же муж её Пётр Иванович, как он, жив?

— Нет Иваныча, помер. Пять лет как землю не топчет. Туда ему и дорога, нехристю.

— Это как? За что ты его так?

— Есть за что. Мне всё о нём поведал по пьянке мой Серёга, ихний сынок. Ведь непросто квартира-то им досталась тогда. За «труды» их подлые. Он ещё при Берии охранником в местах заключения был, и бог знает где ещё и при ком… И сколько на нём грехов…

Чудны дела твои, господи! Оказывается, бок о бок я жила когда-то с людьми-хамелеонами, о существовании которых позднее, повзрослев, узнавала из книг и фильмов. Было смешанное чувство омерзения и удивления… Мои знания о человеческой природе расширились, приобретая чёткие очертания…

«Воронья слободка — 2»

Ещё один жизненный опыт я получила в другой «вороньей слободке», тоже многоквартирной, но в очень благоприятной обстановке. Здесь все были дружны между собой, толерантны, всегда готовы прийти на помощь друг другу. Было принято обязательно угощать вкусненьким, особенно пирожными и выпечкой всех, кто появлялся на кухне, по-соседски. А то и просто, стукнув для приличия в дверь, запросто войти с тарелкой, полной разных угощений. Как правило, пирогами нас одаривали самые полные и аппетитные, как и их пирожные, дамы.

Делом чести других было угостить горячим, приготовленным по всем правилам их национальной кухни — польской, еврейской, татарской, русской и так далее. Да, квартира была многонациональной, в ней жили люди разных возрастов, судеб, жизненных историй, прибитые сюда вихрем трагических событий…

Надо сказать, что в основном комнаты в этой коммуналке были достаточно просторными — по двадцать-двадцать пять квадратных метров. Кроме одной восьмиметровой угловой у самого входа. В ней проживал, а точнее доживал очень старый странный человек. С виду это был высокий, сухопарый с седой головой и неожиданно угольно черными глазами и очень густыми бровями такого же агатового оттенка на мертвенно-бледном лице. Он редко появлялся в общественных местах, ни с кем не здоровался, делая вид, что никого не замечает. Его глаза из-под нависших бровей, как два буравчика, недобро пронзали каждого встреченного им. О нём было известно, что это бывший фабрикант, когда-то очень богатый, а ныне потерпевший фиаско и потому оказавшийся на самом дне жизни, отчего, видно, поехал мозгами, оттого одинокий и такой озлобленный. Не знаю, было ли это именно так, или это чей-то вымысел, но я инстинктивно побаивалась этого сумрачного человека с его худым бледным лицом и тяжёлым взглядом безумца… Его внезапное исчезновение из квартиры было почти незамеченным: ну был человек и исчез, как бы растворился, не оставив ничего после себя — ни вздоха, ни сожаления. Грустно.