Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Александр Георгиевич Спиркин родился в 1919 году. Доктор философии, психолог, член-корреспондент РАН (с 1974). Окончил Московский педагогический институт. Был репрессирован, 1941—1945 — годы заключения. Заведовал редакцией философии издательства «Советская энциклопедия», в течение десяти лет был заместителем главного редактора Философской энциклопедии (1960—1970). Перейдя в Институт философии РАН, стал старшим научным сотрудником (с 1962), затем — заведующим сектором общих проблем диалектического материализма (1978—1982). Вице-президент Философского общества СССР (1971—1975). Председатель секции философских проблем кибернетики Научного совета по кибернетике при президиуме АН СССР (1962—1981), заведующий лабораторией биоинформации при Обществе радиотехники, электроники и связи (1979—1984). Неизменно побеждал во всесоюзных конкурсах на лучший учебник по философии, где авторы выступали под псевдонимами.. Его учебники выдерживали по несколько изданий.

Одна из важнейших тем исследований — смысл и предназначение философии. Основные научные труды: «Человек, культура, традиции». М., 1978; Основы философии. М., 1988; Противоречие. ФЭС, 1989; Философия. М., 1998.

Мы дети двориков московских…

Недавно проезжала по старому, очень памятному с детства, московскому переулку (моя деревня, мой дом родной), задержалась у дома, в котором родилась и прожила до четырнадцати лет. Двор — колодец, в котором всегда было мрачновато-таинственно, хранящий тайны когда-то живших здесь людей. Два пятиэтажных дома, стоящих друг против друга с многочисленными окнами-глазницами, стиснутыми посередине неширокой асфальтовой площадкой. Этот двор и есть моя «малая родина», где ни травинки, ни чахлого кустика — таков был пейзаж многих московских двориков сороковых — пятидесятых — шестидесятых годов. Зато были загадочные подвалы, напоминающие заброшенные угольные шахты…. Рисовались жутковатые картины, и смелости хватало лишь на то, чтобы лихо забраться на крышу шахты и оттуда сигануть вниз под одобрительный свист мальчишек. Часто эти «подвиги» заканчивались для нас растяжением связок, вывихом ступни и т. д. Стоически сносили боль, упреки матерей, главное — ты доказал двору, что не трус и не слабак… В те времена далекого отрочества наиглавнейшими ценностями были смелость, верность дружбе и дворовое понятие чести.

Мы были готовы во имя чести на любой подвиг — сразиться с недружественным соседним двором, защитить слабого и униженного. Так, на наш взгляд, во всех книжках Гайдара и поступали ребята, вызывавшие у нас восхищение. Мы, например, ревностно следили за семьями татар, живущими в подвалах, и проследив однажды за разбушевавшимся и нетрезвым хозяином, часто поднимавшим руку на робкую жену, мы, ребята, приговорили его к своеобразному наказанию: раз в открытое окно подвала накидали всякую дворовую рухлядь, в другой раз залили его кушетку целым чайником кипятка — до сих пор не могу понять эту акцию…

Дворовым судом судили за наушничество и сплетни, объявляли провинившимся бойкот, то есть в течение какого-то времени с ними никто не разговаривал и даже не замечал. Это был действенный способ… Понятие сезонного простоя мероприятий в виде различных игр практически отсутствовало. Зимой мы пропадом пропадали на катках, каждый день по два-три часа резали лед в Парке культуры, в Сокольниках, на Динамо, куда съезжалась молодежь со всех школ Москвы. Ребята поменьше с азартом катались на санках с импровизированных горок во дворах, а то и просто с горбатых дорог московских переулков, по которым машин раз-два и обчёлся — было же такое время! Как гоняли с этих «санных путей» сердитые дворники, и мы с шиком и гиком удирали от них, лихо съезжая вниз на чудо-санках, тормозя прямо в нескольких метрах от небезопасного движения транспорта. Конечно, иногда мы и вправду бывали в шаге от опасности, но кто из нас тогда думал об этом…