Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Что ж. Записка передана, Сальери ходит довольный: не придётся ничего на словах говорить. Но вот, следующий день: актриса его подловила в тёмном углу возле библиотеки и передала ему — уже свою:

«Милый Сальери! Скажу честно, Ваше внимание мне очень льстит. Но дело в том, что по факту я замужем. Так что, мне кажется, нам лучше не продолжать (вернее, не начинать) общение, чтобы никто ничего не того не подумал. На самом деле, и в записки с Вами мне не следовало бы играть, но я всё-таки решила внести ясность. Надеюсь, я Вас не обидела, ведь Вы очень замечательный молодой человек. Честно!

Мария»

Прочитав это, Сальери ушёл с остававшихся пар и отправился бродить — как сидр в банке, закрытой перчаткой: настолько же безвыходно.

Трагедия его была, в сущности, пустяковая: Сальери себе в этом признавался, но тут же об этом забывал.

«Нет, устраниться. Только устраниться. Никакого права я не имею!» — думал он, сам себе не очень-то веря. У выхода с «Боровицкой» он смотрел, как железному князю Владимиру приваривают крест. У Пушкинского музея — на очередь к Рафаэлю. Да только всё совсем не то было.

Он вспоминал лицо Марии, когда та передавала ему записку: беспокойное, с некоторой виноватостью и извинением в улыбке. Чудо, а не улыбка! С ямочками, тонкая, робеющая от своей прелести: интернациональная улыбка: для всего мира как будто существующая. А верхняя губа — тонка… И такое милое утиное надгубие над нею! Во всём лице — изнеженная бледность. Глаза и губы от той бледности — только ярчеют… И в то же время лицо это — строгое, всё отрезающее. Как будто.

«В записке странная цепочка отрицаний… Как там? „Чтобы никто ничего не того не подумал“. А если убрать все „не“? Тогда получается: „чтобы кто чего того подумал“. Как будто намекает! — Сальери всё не мог угомониться. — А что, если и „по факту замужем“ — это как будто ? И по поводу моей фамилии она как будто всё понимает…».

Гуляя, он сочинил десять вариантов письма к Марии: все забраковал: решил ждать доказательств её любви к нему (умело скрываемой, конечно).

Последующие дни Сальери пристально следил за Марией. Она никак не подтверждала и никак не опровергала подозрений. Вела себя, как обычная девушка без кольца. То ли ей неинтересен Сальери, то ли ей интересен Сальери, то ли ей интересны все, то ли ей неинтересен никто, —нельзя было установить (да Сальери с ней и не заговаривал). Может, в дальнейшем что-то и прояснилось бы, — но скоро Мария пропала. Сальери принялся пытать однокурсников про неё. Выяснилось: уехала в Питер играть в таком-то спектакле. Ставили они пушкинского «Моцарта и Сальери».

И вот теперь — он на пороге Гостиного двора. Намеревается ворваться в зал и выкинуть какой-нибудь фортель. Сальери будто бы в горячке. Ну что ж поделаешь, если прогулки по Петербургу так действуют на впечатлительных людей? Особенно влюблённых.

Как то ни странно, с тем, чтобы ворваться, не возникло затруднений. Билетёрша, заслышав, что он Сальери, тут же сопроводила его в закулисье. Три звонка уже отзвенели: по сцене ходила Мария, игравшая Моцарта (все роли были женские). В джинсах и драной майке, она гуляла по декорациям улочек Вены и слушала слепую скрыпачиху. Прозвучало соло из Баха, Моцарт-Мария взяла её под руку и повела куда-то.

Занавес уже опустился-поднялся, а Сальери-девушка всё никак не появлялась. Следующая сцена должна была происходить у неё в квартире.

Мария беспомощно водила взглядом: её коллега никак не появлялась… Тогда-то Ярослав, всё прятавшийся за непонятными мешками, выскочил на сцену со свирепым и нежным видом.

— Сальери! — воскликнула она с испугом.

— Я вас люблю и никому отдать не смею! — вскричал тут же Ярослав, бледно-зелёно-покрасневший от разнообразия чувств, его переполнявших.

«Любовная линия здесь смотрится свежо», — раздался голос в первом ряду. Из второго ряда шикнули.

— Сейчас, я шла к тебе, неся кой-что-то показать, но проходя перед трактиром, вдруг… — Мария, опешив, продолжала быть Моцартом, но быстро сбилась. — Подождите, но ведь я в записке…

— Да, некрасиво, государыня, чужое счастье рушить, — ну так и моё ведь Пушкин разломал. А я ведь — между прочим — не успел ещё родиться, а уж — виноват!.. Потомок отравителя! О, глупости людские! Одна лишь вы меня понять умели: назвали меня милым; когда садился я за вами, вы бег не начинали. Как будто намекая. Как будто разрешая. Как будто, будто, будто… — Можно сказать, что на Сальери дурно действовала сцена. А можно сказать, что ничего он уже не соображал. (Второе вернее.)