Игорь Савельев - Ложь Гамлета

— Мы на «Файле» все универсалы в плане направлений и тем, — отвечал Олег с кротостью сектанта.

— Но вы, вообще, хорошо в этом разбираетесь?

— Не настолько хорошо, как вы.

В молчании они прибыли в центр. Им открыли шлагбаум. В облупленной подворотне, где о театре не напоминало ничего — кроме, может, извращенно-изящной пепельницы-плевательницы на мощной ноге, — «файловский» автобус окружили несколько темных личностей.

— Всё нормально, это наши друзья, — снова сострил Олег. Гремио с ним даже не попрощался. Он свирепо рявкнул на подручных, когда они выгружали его мешки. Да, его гребанный реквизит тоже пришлось таскать на студию.

— Между прочим, катафалки положено каждую ночь обрабатывать хлоркой, — заключил Хижняков, глядя им вслед, и сплюнул. — По часу.

— Бога ради. Не начинай.

— Серьезно. Есть такой ГОСТ.

— Ага. А кто тут называл машину шмаровозкой? И радостно ржал — ах, не оставили ли гостьи передачи под сиденьем свои ******* трусики… Валер, поживее, мы реально опаздываем.

Их с оператором пропустили со служебного хода, как и было оговорено. Причем, начальник охраны хлопотал и лебезил так, будто это маски-шоу уже пришли. В богато украшенном фойе — люстры, мрамор, портреты артистов и пара подгулявших в буфете эстетствующих пенсионерок, — Олегу пришлось понервничать и самому. Он вызвонил профессора только с пятой попытки. От этого «эксперта» он с самого начала не ждал ничего хорошего — бывают же люди, которым, может, и не девяносто, но девяносто в душе. Они не умеют читать и писать смс, не умеют выключить звук телефона, который разрывается стандартной, на две ноты, трелью в самый неподходящий момент — например, во время съемки, — а выключив, не умеют включить.

Наконец, явился. Но до чего плюгав. Очки станут бликовать.

— Вы же сказали — в антракте… Я, честно говоря, ждал…

— Простите, Владимир Антонович, технические проблемы! Встаньте, пожалуйста, здесь. Валер, где ему лучше встать?.. Валер, петличку.

Профессор заметно нервничал. Пока выставляли баланс белого — смотрел затравленно, как будто листок не просто листок, а снимают его с арестантским номером.

— Вы готовы? Начали. Владимир Антонович. Вы посмотрели нашумевшего «Гамлета» в постановке Аркадия Коноевского. Можете поделиться вашими впечатлениями?

Но дедушка все ж молодец. Советская закалка. Как только Валера залепил свет, он приосанился и заговорил хорошо поставленным голосом, постепенно с напором ускоряясь, как будто гражданское негодование распрямлялось в нем, как пружина.

— Скажу откровенно — я возмущен. И не только потому, что когда-то имел честь смотреть в роли Гамлета Володю Высоцкого. Потрясающего. Потрясающего… Мне не хочется думать о деградации искусства, потому что это означало бы, что всю мою полувековую службу русскому театру можно перечеркнуть — если мы всего лишь группка слепцов, которые ведут друг друга в пропасть, да уже начали в нее падать, так сказать… Смею надеяться, что это деградация только отдельных ветвей, отдельных школ, которые сегодня, здесь, злоупотребляя, так сказать, гостеприимством прославленной сцены, демонстрируют свою полную несостоятельность… Но все же позволю себе вернуться к настоящему искусству, к настоящему «Гамлету» и Володе Высоцкому, который сказал мне тогда…

Олег сделал энергичный гаишный жест, и вышколенный советский профессор понял и увидел, хотя, казалось бы, глазом не повел.

— Я хочу напомнить, что это были семидесятые годы. Годы колоссального расцвета не только Таганки, но и вообще искусства, духовной жизни, духовного окормления. И обратите внимание, какой контраст! Примерно в те же года помещает действие своего, с позволения, «Гамлета» господин Коноевский. Более того! Он ведь делает героем не Гамлета, не кого-то, а само время и само наше тогдашнее общество! Это, значит, у нас там прогнило все в королевстве! Это, значит, у нас атмосфера тотальной лжи, разложения, двурушничества, низости… Тотальной, я подчеркну, всеобщей низости!

Голос профессора почти гремел под сводами. Эстетствующие пенсионерки с интересом свесились с перил.

— …Вы знаете, это ведь пародия не на брежневское время. Хотя, казалось бы, именно его Коноевский так нарочито выпячивает. Послушайте, но ведь это просто китч! Он делает Розенкранца, и Гильденстерна советскими журналистами, которые вынуждены тотально говорить неправду и, как апофеоз этой измены призванию, они как бы сидят и коллективно сочиняют мемуары Брежнева — «Малую землю», «Целину»… Вы знаете, мне, как человеку, который пятьдесят лет в критике, в журналистике…