Леонид Гартунг - Трудная весна

— Пойдем, — потянула Груня мать за рукав.

Прокоп Матвеевич стоял и смотрел им вслед, бормотал непристойные, дикие, как бред, слова. Как выстрел, с разлету хлестнула подхваченная ветром калитка. Задвинулся железный засов, будто зубы проскрипели от ненависти.

Они шли по улице с корзиной и узлом. Груня что-то вспомнила.

— Обожди, мама.

Вернулась легкими шагами к забору, к наглухо запертой калитке, выдернула из-за пазухи торопящимися пальцами золотой крестик. Дернула нитку раз, другой. Оборвала и сунула в дующий сквозняком зев между досками с табличкой «Для писем и газет». Ниточка удержалась, зацепилась в щели. Груня толкнула ее пальцем. Ниточка ускользнула, пропала бесследно, навсегда.

На мгновение девушка задержалась, послушала, что там, за забором. Тишина. Поцеловала воздух, подзывая Жулика. Слегка зазвенела проволока — пес вилял хвостом. Груня стерла со щеки холодящую слезинку, махнула косами и побежала к маме, которая ждала ее под фонарем.

Шумел город, ожидал, протягивал навстречу им длинные пропыленные лучи огней, призывно гудел заводскими гудками, смешливо позванивал трамваями, подмигивал голубыми электрическими всплесками.

И над всем этим простиралось необъятное, родное и бесконечно глубокое звездное небо. Небо, очищенное от бога, впервые по-настоящему счастливое.

Ночью река неожиданно сломала молодой лед. В это предзимнее время не было уже ни катеров, ни парома. Павел Сергеевич стоял на опустевшем городском берегу, провожал взглядом плывущие льдины и думал огорченно: «Отрезало».

За спиной у него был брезентовый рюкзак, под мышкой две толстые книги. Старчески сухой, сутулый, он смотрел на низкие, припорошенные снегом холмы, на далекий лес противоположного берега и думал о младшем своем сыне, который на днях должен был вернуться из армии. Это ради него старик вчера поехал в город, купил хорошего вина, шпротов, балыка, которые любил сын, и получил два последних тома энциклопедии, которую собирался подарить ему. Но вот снова тронулся лед и отрезал Павла Сергеевича от дома на день-два, а может быть, на неделю — как вздумается сибирской своенравной реке.

Другой, возможно, посокрушался бы и вернулся в город, но Павел Сергеевич настойчиво обошел весь берег, поговорил с людьми, и ему указали, как найти частного перевозчика, некоего дядю Костю, который рискует перевозить пассажиров и днем, и ночью в любую погоду. Дядя Костя оказался давно не бритым мужичонкой со щекой, перевязанной грязноватым бинтом. Он сидел на бревне около костра и грел у огня большие коричневые ладони.

— На тот берег? Можем, — кивнул он, почему-то говоря о себе во множественном числе. А о плате выразился неопределенно и презрительно: — Да сколько дашь…

Подошли еще двое: сероглазая, миловидная девушка в плюшевой жакеточке и белокурый улыбчивый паренек в светлой кепке блинчиком и с красными от холода ушами. Они помогли спустить лодку на воду. Паренек встал на корму с шестом, дядя Костя сел на весла.

Река выглядела темной и озлобленной. Холодно шелестела шуга, льдины угрожающе скрежетали о борта. Лодка вздрагивала, кренилась, и между ее досками просачивалась вода. Было морозно, и от обледеневших весел бежал парок. Девушка с тревогой следила за льдинками. Паренек посоветовал:

— Ты, Катя, на небо смотри.

Девушка улыбнулась, послушно взглянула на небе, уже совсем зимнее — блекло-голубое, словно облинявшее.

Уплывал городской берег. Там еще дымился костер, у которого они стояли несколько минут назад, и все шире охватывал их пустынный и омертвевший простор реки. Лодка оказалась дрянной, слепленной из каких-то старых досок, от дяди Кости несло водкой, а под стланями подозрительно хлюпало.

Павел Сергеевич понимал, что переправа грозит бедой, но беспокоился почему-то не за себя, а за девушку. А тут еще на самом стержне под правым веслом сломался кочеток, и дядя Костя, до того молчавший, вдруг посыпал градом крепких слов. От волнения у него на шее вздулись вены, а повязка сбилась на подбородок.

Девушка вскрикнула:

— Витя!

Она побледнела, неожиданно стала некрасивой и крепко ухватилась за руку Павла Сергеевича. Паренек с силой работал шестом, и на скулах его резко обозначились твердые желваки. Так, пока не миновала опасность, девушка сжимала руку старика, и он сквозь перчатку ощущал ее горячие, доверчивые пальцы.