Евгения Овчинникова - Иди и возвращайся

Я подошла к двери, взялась за ручку.

– Знаешь что, – раздался голос за спиной.

– Что?

– Я никогда раньше не видел, чтобы муж так… – Он подбирал слова. – Через меня проходит много подобных дел, вы понимаете, но никогда раньше я не видел человека, который любил бы потер… жену так сильно. Он вел самое настоящее расследование.

– Я думала, он давно перестал ее искать.

– Думаю, тебе следует поговорить с папой.

Выйдя из кабинета, я поняла, что Михаил Петрович – первый за долгое время незнакомец, который не показался мне морским чудовищем.

– Теперь отталкивайся ногой. Ногой отталкивайся! Да не руками от меня, а ногой от земли!

– Легко сказать!

– Давай уже!

Я оттолкнулась, проехала сантиметров десять и судорожно схватилась за Ванино плечо, балансируя на скейте.

– Пробуй еще раз.

– Можетнуегонафиииииии-и-и-и, – завыла я – и вдруг снова поехала.

– Едешь, едешь! Отцепись от меня! – Ваня пытался оторвать мою руку.

– Нет! – Я вцепилась в него обеими руками.

– Ну ладно, передохнём.

Я спрыгнула с доски как раз напротив стеклянной двери магазина. Посмотрела в отражение и спрятала спутанный хвост в капюшон. В Парадном квартале было, как всегда, пустовато и ветрено. Зато удобно учиться кататься на скейте – никого не собьешь.

Ваня сел на скамейку у входа в магазин.

– У Насти лучше получается?

– Нет, – мрачно ответил он.

– Нам и на самокатах неплохо.

Ваня раздраженно фыркнул.

Пару недель назад он решил, что мы уже выросли из самокатов и нам пора переходить на скейтборды. На собственные деньги, заработанные на домашках по математике для старших классов, он купил подержанную доску, чтоб тренироваться. Но нам с Настей она не покорялась.

– Можешь кататься на скейте, а мы останемся на самокатах.

Он молчал и раздраженно щелкал кнопкой кармана куртки. Я ждала, когда его отпустит.

– Хочешь мороженого? – предложил он.

– Давай.

Он зашел в магазин.

Я снова посмотрелась в его стеклянные двери, как в зеркало. Девчонка в куртке, джинсах и кроссовках. Капюшон и перчатки с обрезанными пальцами – так меньше руки мерзнут, когда рисуешь. Пальцы – черные от карандашей.

Наверное, мама не позволила бы, чтобы я ходила так, как обычные подростки. Она всегда наряжала меня, не в розовые кружева и бантики, как большинство мам, а в элегантные платья, почти как у взрослых. Похожие на те, что носила сама.

Когда папы не было дома, я включала компьютер в его комнате и пересматривала старые фотографии. На них я выглядела как картинка из глянцевого журнала.

– Ты моя красотка, – говорила мама, застегивая последнюю пуговку, а потом целовала в нос.

В первый год после того, как она пропала, я донашивала старые вещи. Через год папа заметил, что я из них выросла и пора бы, как он выразился, обновить гардероб. С тех пор я обновляла гардероб три раза: джинсы, футболки, куртки, шапки и шарфы отличались только размером. С маминого исчезновения я получала от окружающих слишком много сочувствия. Горы невыносимого понимания. Безликая одежда была как защита. Она делала меня менее заметной. Не выделяла из толпы.

Ваня вышел из магазина, держа в руках пластиковый стаканчик с мороженым.

– Только на одно хватило, – смущенно сказал он, протягивая мне ложку. – Стоит как крыло от боинга.

– Ну да. Это же элитный квартал. И мороженое тут тоже элитное.

Мы ковыряли ложками в стаканчике.

– А ничего так, – сказала я, выскребая розовые остатки с кусочками клубники.

– Еще бы.

Настроение у него улучшилось. Он прочитал состав и поискал, куда выбросить стаканчик. Возвращаясь от урны, бодро спросил:

– Ну что, продолжим?

Я притворилась мертвой. Он наклонился ко мне:

– Ты еще дышишь, поднимайся.

Я поднялась, стараясь не смотреть на свое отражение в двери магазина. Взялась за Ванино плечо и встала на скейт обеими ногами.

– Теперь отталкивайся правой ногой.

Оттолкнулась.

– Я сказал – правой!

На фотографиях в папином компьютере была хорошенькая девочка. Пухлая трехлетка в платье в красно-синюю клетку, кокетливо склонив голову, позирует, сидя на лосе-качалке. Семилетняя девочка с челкой сидит на изогнутой иве, нависающей над прудом, и напряженно улыбается – я ужасно боялась соскользнуть со ствола. Девятилетняя девочка во взрослом платьефутляре, на груди блестит брошь, сидит на кожаном диване, а на подлокотниках – мама и папа. Мама тоже в сдержанном платье-футляре того синего оттенка, который подчеркивал цвет ее глаз. Папа как обычно: в рубашке-поло, джинсах, замшевых ботинках. Хотя мама и его пыталась уговорить одеться понаряднее. Красивая одежда была ее второй одержимостью после науки.