Денис Коваленко - Хавчик фореве...

— А вот это кстати. — Он впустил меня в квартиру.

Было тихо. Мы прошли на кухню; меня немало удивило, что Морозов даже не спросил, откуда я знаю его новый адрес. Он налил себе водки, выпил. На третьем этаже запели. Здесь, на кухне, музыка звучала громче, чем на улице, пол ритмично повторял басы.

— Что ты на меня так смотришь? — вдруг взорвался Морозов. — Нечего смотреть, пей. Мне теперь по барабану, пришел, так пей. — Он был трезв, но абсолютно не в себе. — Вселился, блин, в квартиру, — вскричал он, силясь переорать пение, — соседи полный пиздец, не соседи, а какие-то спиву-ны. Вот, слышишь? — все утро поют. Купили себе караоке… Целый день! Вот те крест! — Он в сердцах перекрестился. — Поют часа по три. Потом ругаются, потом трахаются. Заебали!!! — Он схватил табурет и с силой стукнул им об пол. — Когда они, бляди, работают?! Дом панельный… Я уже уморился их слушать!

— Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую, — ужасно фальшивя, тянули теперь два голоса: хриплый надрывный мужской и тонкий, с повизгиванием женский.

— Вот, слушай! А сейчас среда и одиннадцать утра! — орал Морозов. — Певуны, блин!!! Каждый день поют. Вот истинный крест — уже неделю поют! Главное, я-то и помогал им телевизор заносить. Зашли ко мне, такие два одуванчика, вежливые: помогите, пожалуйста, если вас не затруднит, занести телевизор… Занес на свои уши. Дома торгаши, от мандаринов задохнуться можно, здесь певуны. Что ж за блядская жизнь такая! — Он выпил. — И ведь поют одно и то же. Они эту песню, клянусь, еще раза три продублируют — на бис! Потом «Ланфрен-ланфра» раз пять, не меньше, а потом «Если б я был султан».

— Может, у них отпуск? — попытался пошутить я. — Медовый месяц.

— Хуевый месяц! Ты что, издеваться пришел?! Ты чего приперся? — Морозов не шутил. — Какого хуя, спрашивается, приперся? У меня собаки так не воют, как они поют.

— Ланфрен-ланфра, — и вправду с невыносимой тоскливостью, очень старательно запел мужской голос. Спев первый куплет, он замолчал.

На какое-то время стало тихо. Морозов не произнес ни слова, напряженно утупившись взглядом в пол.

— У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня тридцать лет…

— Вот! — даже как-то победно воскликнул Морозов. — Это их хит.

— Розовые розы, о-о-о, Светке Соколовой, о-о-о…

— Спивуны!!! — Схватив со стола кухонный топорик, Морозов застучал им по батарее. Голоса на минуту смолкли, музыка продолжала звучать. — И откуда они такие взялись… В рот их…

— В память наших школьных, в память наших школьных дней, — дождавшись нужного такта, заголосили на третьем этаже. Казалось, теперь они издеваются, даже не стараются петь красиво, просто орут, как пьяные на свадьбе.

Впервые я слышал, чтобы Морозов так откровенно матерился.

— Блядь, заводы стоят, одни гитаристы в стране! Этот урод, когда один, еще и на гитаре играет — через усилитель, и песни поет своего сочинения. Сочинитель хуев!!! Куда ни плюнь, каждый второй мечтает стать звездой! И ладно раньше — по подъездам, вечерами; теперь же каждый второй свой диск записывает и через усилитель на гитаре — как этот, блядь, певун. — Он вновь забарабанил топориком по батарее. — Пойти зарубить их! Только они дверь хер откроют. Везде же железные двери, решетки. Забаррикадировались и поют. Пошли отсюда на улицу. Расскажешь, зачем пришел. Да, денег нет, так что воровать у меня нечего.

— У меня на водку хватит, — пропустив мимо ушей его язвительную реплику, крайне спокойно сказал я. Я вновь ощутил необъяснимое удовлетворение от своего нового состояния — когда тебя унижают. Черт возьми, даже мысль о Христе пришла на ум: прощать и терпеть…

— Вот и отлично, хоть какая-то от тебя польза.

Мы обулись и вышли из квартиры.

— И чего тебе надо от меня? — в лоб, не скрывая неприязни, спросил Морозов, когда мы сели на лавочку во дворе. — Обобрал кого-нибудь и по харе получил?

— Миша, перестань.

— Миша не перестанет, — отрезал он. — Мише ты глубоко отвратителен. И Миша сейчас допьет эту бутылку, распрощается с тобой и категорически порекомендует тебе более не совать свою прыщавую морду к Мише домой. То, что я сейчас говорю с тобой, есть крайнее стечение обстоятельств. Ты, можно сказать, пользуешься моментом. Так что даже не начинай мне что-либо объяснять. Мне сразу это неинтересно, у меня своих проблем по горло. От тебя за версту паскудством несет, даже водка запах этот не перебивает.

— Зачем ты так говоришь?

— Чтобы ты понял, наконец поднялся с этой лавочки и уматывал куда подальше. Мне с тобой говорить не о чем.