Денис Коваленко - Хавчик фореве...

— Здесь казино, а не бордель.

— А по-моему, казино и есть бордель. — Я с вызовом уставился в лицо официанта и громко произнес: — Пойдем, Макс, из этого борделя.

Выходя из казино, все еще злой на нахала официанта, я говорил:

— Сейчас, тезка, ко мне поедем, проституток снимем. Ананасы в шампанском, все дела. Я же обычный художник, Макс, обычный учитель рисования. И такие деньги! Макс! — И, как недавно — Морозова, я крепко обнял своего нежданного друга.

— Все нормально, — хлопал он меня по спине, пытаясь высвободиться из моих объятий.

Когда мы въезжали во двор дома, где я снимал комнату, я вдруг крикнул водителю:

— Шеф, у меня нет ни телевизора, ни музыкального центра, DVD даже нет! Где тут поблизости можно купить это?!

— Четыре часа утра, — устало и раздраженно сказал таксист. И ничего не добавил. Уверен, за время дороги я до чертиков надоел ему бестолковой суетой и болтовней.

— Ладно, завтра куплю. Шеф! Шампанское же забыли! И ананасы! Разворачивай в магазин.

Нехотя он выехал из двора и направился к ближайшему магазину.

— Шеф, — не унимался я, — поехали с нами: проститутки, все дела. — Я хотел обнять весь мир, всех облагодетельствовать. — Ну, что, едем, шеф? — трепал я его за плечо. — О, приехали, тормози, я скоро!

В магазине я хватал все подряд, суетился, всем рассказывал, что богат, показывал деньги, что-то покупал и дарил продавцам. Забыл обо всем и о такси в первую очередь. Я был искренне уверен, что меня все любят, все: продавщицы, охранники.

— Поедемте со мной! — звал я их. — Устроим праздник! Да плюньте вы на эту работу, я богат, я плачу, я дам вам все. — Я видел: они смеялись, — и я смеялся. — Я богат, я художник, я учитель рисования, я работаю здесь недалеко, в школе. Вы видели богатого учителя?! Это я. Он перед вами.

— Ну что, идем?

Я обернулся. Макс ласково смотрел на меня. Все ласково смотрели на меня. Иначе и быть не могло. Я был богат, весел, щедр. Не могло быть иначе! Все меня любили!

— Да, конечно! Идем! — Я уже обнимал своего тезку. — Идем.

Меня остановили продавщицы.

— Да, я же забыл! — Я набрал пять огромных пакетов снеди. Один пришлось оставить в магазине, в подарок. Я всему радовался.

Наконец мы остановились возле моего подъезда. Мне было легко и хорошо. Я знал: сейчас мы войдем в квартиру, вызовем проституток, и… будет праздник!

На журнальном столике не оставалось места: бутылки, вытянутые, тоненькие, — с вином; толстые, круглые, — с коньяком; фрукты, буженина, сыр, копченый осетр. Сидя в кресле, молча наблюдая все это гастрономическое богатство, я изредка протягивал руку, чтобы похлопать Макса по плечу, чтобы он подтвердил — праздник же! Оставалось только ждать проституток.

— Макс, я всего лишь учитель рисования, — в сотый раз повторял я. Мне хотелось рассказать ему очень многое, он был сейчас мой лучший друг. — У меня же никогда не было друзей, — говорил я, ласково разглядывая бутылку Re'my Martin. — Никогда. Ты мой лучший друг. Лучший и единственный. — Почему-то мне захотелось плакать. Но я лишь тяжело вздохнул и откупорил Re'my Martin. — Будем, Максимка, пить, — сказал я, имея в виду не тезку, а самого себя. — Будем, Максимка, пить дорогой французский коньяк, а не дешевую водку с этим идиотом Морозовым. — Плакать хотелось еще сильнее. — Давно мы ждали этого праздника, очень давно. Сволочи все. Все сволочи! — говорил я, еле сдерживая слезы и часто прикладываясь к горлышку. Мне было так себя жалко и так хорошо от этого ощущения, что я не выдержал и заплакал. — Все сволочи, — всхлипывал и бормотал я, думая о Морозове, Оленьке. — Все тебя, Максимка, кинули, все предали. Вот только ты один у меня и остался. — Я вновь приложился к горлышку. Утерев ладонями слезы, повернулся к тезке. — Ты настоящий друг. Все сволочи, а ты настоящий друг.

Тезка все это время молча пил Miller. У него тоже было печальное лицо. У всех сейчас были печальные лица, всем было меня жалко. Все сейчас понимали, что все сволочи.

— Ведь так, тезка?

Он кивнул, печально улыбнувшись, он понимал меня с полуслова — как настоящий друг.

— Вот видишь, — сказал я, тяжело вздохнул и уронил голову. Мне уже хотелось спать, я очень устал. Все меня предали, нельзя было этого делать… я очень устал.

— О! — встрепенулся я, услышав звонок в дверь. — Праздник! Праздник пришел! — сказал я, резко обернувшись к тезке. — Я знал, что он придет, — шептал я, как в горячке, открывая дверь.

Их пришло четверо, и я купил всех четверых, купил на всю ночь. Я не хотел утра, я боялся утра. Для меня была ночь. Наглухо задернув шторы, спрятавшись от наступавшего рассвета, я, показывая девушкам деньги, говорил: